Сергей ЗАПЛАВНЫЙ

БЕЛЫЙ ПАРОХОД
ПАМЯТИ

“Белый пароход неторопливо шел вниз по разливистой, мутной и тихой Оби меж берегов, полого уплывающих вдаль и растворяющихся в сером небе, – с волнением перечитываю я строки Виктора Петровича Астафьева, сохранившиеся в моем архиве и нигде прежде не публиковавшиеся. – Встречь накатывали волны беспредельных заливных луговин, бессчетное стадо островов, извилистых проток, соров-заливов, сивых болотистых низин. Потаенная темнокедровая, но большей частью худенькая тайга стояла за дымчато клубящимися тальниками, ольхой и смородинником. Толпами выступали на излучины седые осокори, песчаные намойные косы всплеснутыми дюнами уходили от них до середины реки и на рыбацких тонях в оранжево яркой, как у путейцев, амуниции неторопливые рыбаки стягивали в петлю поплавки огромного невода.
Ни одна из виденных мною рек не действует так умиротворенно на меня, как величаво покойная Обь. По ней можно плыть сутками, глазея на воду и берега и не уставать от этого глазения и молчания – есть какая-то затаенная, молчаливая красота у этой величавой реки, мало тронутой еще человеком Приобской низменности, есть какое-то уже утраченное нами ровное течение жизни на этой земле, и когда видишь редкие деревни на низком берегу с темнолицыми, обветренными домами, то вдруг услышишь, как пронзит тебя сладкая и в то же время острая тоска по первозданности жизни, захочется сойти на берег и остаться в этой оглушительной тишине, среди тайги, испятнанной озерами так густо, будто упала с неба листва, размело ее ветром по земле и, прихваченная изморозью, блестит она, где скопищем, где в одиночку, и ослепительно искрят на ней выводки лебедей, чаек, а тучи непуганых уток, клубящихся над водой, кажутся пылью, взвихренной порывами ветра...”
Это поэтическое описание я вынужден сопроводить более чем прозаическим уточнением. “Белый пароход”, о котором так зримо написал Астафьев, имел несколько старомодно звучащее название – “Культработник”. На нем по путевкам Томского областного управления культуры выезжали на гастроли (чаще в рамках фестиваля искусств “Северное сияние”) профессиональные и самодеятельные артисты, музыканты филармонии, эстрадные и цирковые коллективы, а в сентябре 1972 года (в рамках Недели писателей Российской Федерации, посвященной пятидесятилетию Советского государства) “Кульработник” принял на борт поэтов и прозаиков из Вологды (Виктор Астафьев, Александр Романов), Петрозаводска (Валентин Устинов), Москвы (Лев Ошанин), Новосибирска (Евгений Городецкий, Геннадий Прашкевич), Томска (Владимир и Вениамин Колыхаловы, Эдуард Бурмакин и автор этих строк). Наш путь лежал на север Томской области – к речникам и авиаторам, лесорубам и строителям, землепашцам и нефтяникам. На многочисленных литературных встречах с жителями Приобья разговор заходил о жизни, преломленной через литературу, о тех острых проблемах, которые волновали тогда всех и каждого. Чаще всего в эпицентре всеобще

го внимания оказывался Астафьев. Нужно было слышать, как остро и с какой-то застарелой болью он говорил о природогубительстве, злоупотреблениях властных структур и отступлениях от национальных интересов страны, которые все больше и больше ощущались в их действиях.
Жил он тогда в Вологде, но в душе оставался сибиряком. Томск произвел на него неизгладимое впечатление.
– Вот куда надо было мне перебираться из Перми, – признавался он. – Вологду я люблю, прижился в ней, но все равно в Сибирь тянет. Теперь уж если и вернусь сюда, то прямым ходом на родину – в Красноярск.
Так оно позже и случилось. Свой последний приют он нашел на берегах могучего, порожистого и стремительного Енисея. Но в 1972 году он был зачарован бескрайней Обью-матушкой, по которой уже плавал до Салехарда с Марией Семеновной, верной его спутницей и незаменимой помощницей. Как-то непривычно было видеть задумчиво-отрешенным этого неистощимого балагура, мудреца-острослова, блистательного рассказчика, вокруг которого в любом месте и в любую пору мгновенно собирались слушатели, читатели и почитатели его искрометного таланта.
С Виктором Петровичем я познакомился шестью годами раньше – на Кемеровском совещании молодых писателей Западной Сибири. Помню набережную Томи, солнечный день, кружок семинаристов и руководителей совещания, взрывы заразительного смеха. Подошел, прислушался и понял, что нити разговора держит в своих руках один из руководителей прозаического семинара – Астафьев. Имя известное. Но я в то время прозы не писал, все мои помыслы занимала поэзия. Наверное поэтому среди начинающих прозаиков я почувствовал себя свободно. Да и перед Астафьевым робости не испытывал, не то что перед руководителями своего поэтического семинара. Поддавшись общей раскованности, даже перебил его пустяшной репликой. Он заинтересованно и как-то боком взглянул на меня, хитро сощурился и так удачно сыронизировал над моими словами, что все вокруг со смеху покатились.
Уже на крыльце гостиницы “Кузбасс”, где мы жили, Астафьев приостановил меня и спросил:
– Ты у кого в семинаре?
– У Ковалёва. А что?
– Поздравляю. Дмитрий Михайлович с тебя стружку-то снимет. Приготовься. Он коршун ого-го-го какой, – и проницательно добавил: – По опыту знаю, что ваш брат, новобранец, книжки свои с собой на всякий случай носит. Так – нет?
Ни слова не говоря, я вынул из кармана свою тощую книжицу и вручил ему.
– Во! – одобрительно хохотнул Астафьев. – За что я люблю стихотворцев, так это за краткость. Их сочинения много места не занимают, – и уже серьезно пообещал: – Почитаю на досуге. На соседнем поле овес всегда слаще...
Ковалев с меня стружку и правда снял. Но Астафьев эту горькую пилюлю заметно скрасил, остановив в коридоре после подведения итогов. Ему в моей книжке понравились именно те строки, которые вызвали критику Дмитрия Ковалёва. Я сказал ему об этом. Он не удивился:
– Привыкай. С этим ты еще не раз столкнешься. Мой тебе совет: других слушай, но и свою голову имей. Без нее – никуда.

Скачать полный текст в формате RTF