В этих строчках нашла свое отражение распространившаяся весть о гибели от фашистской бомбы любимца ленинградских детей – слона в зоологическом саду на Петроградской стороне.
Вполне возможно, этот вариант сочинил уже не я сам: строчки в какой-то момент зажили самостоятельной жизнью. Однажды мы встретили на прогулке какой-то другой детский сад. Ребята шли, как положено, парами, держась за руки, и дружно распевали:

Сел фашист на самолет,
Полетел бомбить завод...

“Это я, это я придумал! – попытался я вступиться за свои авторские права, невольно уподобившись при этом лягушке-путешественнице из хрестоматийного рассказа Гаршина. – Моя песня!” “А вот и нет, – возразили рослые для своих лет ребята из старшей группы встреченного детсада. – Наша!” Еще и кулак показали для убедительности. Я не знал еще тогда, что высшая награда для поэта – когда сочиненные им строки отрываются от него, уходя, как говорится, “в народ”...
Обломилось ли мне что-то подобное позднее, в зрелые годы?
А вот к воспоминаниям о войне, блокаде, о нашем пути через Ладогу, о тех людях, которые добывали Победу, я не раз возвращался потом:

Волны били в берег злым нахрапом.
Катер ускользнул из-под огня.
Ладожский матрос над скользким трапом
Поднял семилетнего меня.

И на землю твердую поставил
Грубовато-бережно, как врач,
Шарф на шее у меня поправил:
– Топай, ленинградец, и не плачь!

Из блокады к жизни возвращенный,
Я в теплушке ехал на восток.
Так вот было, новообращенный
Прихожанин, библии знаток.

Так оберегали нас когда-то,
Горбиться и плакать не веля,
Старшие: матросы и солдаты,
Воспитатели, учителя.

Школили, кормили и жалели
И, от ближних отводя беду,
Богу не молились... Неужели
Все они, по-твоему, в аду?

г. Санкт-Петербург

ДиН память

Виктор ЧЕРЕПАНОВ

* * *
На Геликон я не взлетел.
А вот в тюрьму подзалетел.
Вернее, нет: туда меня
Рыча, втолкнула мусорня.
И как втолкнула? И за что?
Я за кочан толкнул пальто
На пермском рынке в дни войны.
С тех пор противны кочаны.

* * *
Я весь день собираю бутылки,
Я чинарики прячу в кулёк,
Чтоб на вечер для Танечки-милки
Был пузырь, закусон, табачок.

Я люблю собирать чебурашки –
Винтовые не пляшут давно.
Я люблю их менять на бумажки,
А бумажки – менять на вино.

* * *
Он пил сонцедары и БЛО
До одури дикой, до стресса,
Аж в облаке зрел НЛО,
А в лужах на улице – Несси.

Теперь он живет в Винзилях,
В дурдоме под старой Тюменью.
А был журналист при когтях
И правду любил, к сожаленью.

* * *
Я был повсюду маргинален –
В Гулаге, в армии, вне их,
Порой лиричен и банален,
Во всех баталиях не лих.
Писал стихи свои в районке,
Повязку в лагере носил.
Подонок сам, но всех подонков
За сотню верст не выносил.

* * *
Я не люблю людей из племени ням-ням –
Пустую расу, расу нулевую:
Они, пройдя с оленем по векам,
Не выдумали даже запятую.
И если бы не невская пора,
Приблизившая звезды к Байконуру,
Не выше чума, бубна и костра
Я видел бы их жалкую культуру.