Владимир БОЛОХОВ

ЗАПРАВСКИЙ

Июньский вечер незримо наплывал на лагерь. Умиротворояюще-грустной и от века несказанной тайной струилась в подслеповатые окна бараков призрачно-фиолетовая мелодия сумерек, обволакивая душу и сердце целительным наркотиком тревожного смирения и покорной надежды, конечно, на то истошно-желанное, которое, разумеется, где-то совсем рядом...
А в общем-то, обыкновенный среднерусский летний вечер, одинаковый и над послерабочей тишиной провинциальной улочки, и над несуетным в эту пору запроволочным пятачком, вымощенным – именно в эти часы – теми же райски-несбыточными благими пожеланиями...
Но именно в такие вечера для любой не потерявшей способностью любить и верить души – так пронзительны эти многодумные вечерние мгновения, так непонятен и близок язык земли и неба, так дороги и родственны любые потуги доброты человеческой, так всеобъемлюща и проникновенна жизнь. Жизнь сама по себе, желанная и в вольном поле, и в самой безысходной неволе...
– Чего голову-то повесил?.. Держи хвост морковкой. И сам судьбу за хвост держи. А то в другой раз и по-другому повернуться может... Это как два пальца...
– А, это ты, дядя Миша, – Юрка, не вставая с травы, подвинулся, приглашая приземлиться рядом – на его привычном – на самом отшибе зоны, у запретной полосы, лежбище. Все, кто знал Юрку, обычно не подходили к нему в такие минуты, по-всякому каждый убедившись в нерезонности пустопорожнего покушения на “запой одиночества” Соловья, которого не за здорово живешь еще называли Разбойником.
Дяди Миши эта нерезонность не касалась, по крайней мере с недавних пор, да он и вообще был напрочь глух ко всем внутризонным ритуалам и этикетам. Потому что и сам сторонился контрактов даже с однобригадниками, с тем же, к примеру, Юркой, особо не балуемым откровениями, хотя они уже как полгода обретались в одном “купе”, соседствуя по нарам...
– Ты, если я не ко времени, скажи, не стесняйся... Ты вон, может, складываешь что... Ловкий ты, ничего не скажешь, есть башка на плечах, с маслом голова-то, говорю, да дури-то в ней, думаю, поболе будет...
Дядя Миша со старческим кряхтеньем, упираясь одной рукой в спину, примостился на траве, осторожно косясь на колючку предзонника и на недалекую сторожевую вышку.
– Не пальнет с дуру-то? – кивнул он на зевающего горбоносого “нацмена”. – У немца-то, бывало, только шаг лишний к запретке сделай...
– Дядь Миш! – вскинулся обожжено Юрка. – Через два месяца на волю уйдешь, а так и не рассказал, почему ты и как в концлагере-то оказался, а главное, как цел-то остался?! И еще... с виду-то ты... на таких земля держится... а как же ты сюда-то загремел?..
– Охолони, охолони, ты прямо, как Никита-лысый: все сразу хочешь – и кукурузу на Северном полюсе сажать, и за Америкой – бежать... Да не скучай ты! Я и сам хотел тебе кой-чем поделиться, опытом, так сказать... Да и я... когда ты эту суку табуреткой приголубил, я... Короче, не любил я вас, урок, за что

вас любить-то... А ты, накось, другим боком повернулся. Да каким!.. Да и не урка ты, это я точно понимаю теперь. Так, беса тешишь... От скуки душевной да жизнь нашей... самой справедливой... мать ее в голень!.. Ослепла “народная” власть начисто... На Горбача была надеждишка, да спятил, голова закружилась от болтовни собственной... А эти спиногрызы партейные, они его обкрутят, уже обкрутили... Они Усатого пережили, а теперь-то своего точно не упустят... Я с воли недавно, в колхозах-то бандюги, почитай, как сталинские комиссары гуляют. Скотину под нож. Народ опять в город бежит... Эх, матушка-Россия, и за что столько напастей на тебя... Такую войну свалили, думали, ну вот, теперь заживем... Зажили!..
Слушай, малый, давно хотел спросить, отчего это тебя Соловьем кличут? Ну, разбойником – понятно... Постой... а уж не в честь этого... ну, которого Илья Муромский... Что? Муромец? Да все одно... Да-к, за что ж тебя так погано прозвали, коли так?..
– Голос у меня водится, оперный, говорят. Я и сам не знал, пока в тюремных карцерах не завыл от скуки... Вот и прозвали Соловьем. А вторую половинку тут же присобачили... за вспыльчивостью, так сказать...
– Да уж ясно, чего там... Ловко ты эту курву огрел... Моя бы воля, я бы из таких!.. И вот гляди ж ты: и срок он честно отбыл, и войны не нюхал, и гоголем ходит, и у нашего начальства... Это как же все понимать?! У фашистов – холуй, у коммунистов – подстилка! – и он же опять на коне?!. Не-е, я уж задумался до... Спятил, было. Лучше и не думать вообще... Кабы не дети...
– А ты о них думал, когда за меня подстилку давал о разделении участи моей, в случае чего?..
– Не придуривайся, Юрок! Что, аль я не дошурупил, что начальник козыря позабористей искал, он же тебя за уши из бездны-то вытащил, а не я... Я – что? Я – пешка, как всегда. Но в такой игре и пешкой случиться, чем в иной – королем, удача большая тоже... А и привлекли бы, немного бы дали за твою вину-то, ну, еще год-другой... Я больше и пострашнее пережил... А тут мне за тебя не встать, да еще когда заминка-то выходила, да после этого кто ж я?! Ведь ты же за всех нас – мертвых и живых, кто у немца случился, – молодостью рискнул... ладно, будет об этом... Я вот что тебе, малый, хочу сказать, мне и вправду здесь осталось чуть припухать, а душа о тебе болит, как вот по сыну родному... Ты не лыбься, я брехать не стану. Шалопутный ты... на таких вот тоже по России много держится. Так не сгуби зазря жизнь-то свою... Коль зависит от нас хоть малость что, так и правде-то служить тоже не по-дурацки надо... теперь учиться надо. Да не скалься ты, я дело говорю. Ты думаешь, у меня б не хватило духу и силенок этого полицайского оглоеда поучить? Мелко крошить, браток! Я поучил одного – век не забудет, если жив еще... А все ж, владать собой надо, коли правду-то взаправду любишь... А чтоб ты зубы-то не разинал, пойдем-ка в барак, чайку попьем, ведь и отбой скоро... Да и кое-что нынче я тебе расскажу... как под немцем-то я судьбу превозмог... Да, и потом хлебнуть довелось, врагу не пожелаешь... Может, поймешь, что терпеньем достичь можно...
– Терпенье – мать ученья!.. – хохотнул, вскакивая с травы, Юрка.
– А что, в общем, правильный ты человек, Юрка! Зубы скалить, наверное, и под пыткой сдюжишь. От таких разбойников людям посветлее бывает... А Пуш

Скачать полный текст в формате RTF