Константин ИВАНОВ
МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ ДНЕВНИК
(отрывки)
XXIV. Любой, кому открылся высший идеал, должен был бы тут же, на месте, убить себя, ибо его жизнь никогда не будет равна идеалу, то есть она всегда ложь и несовершенство.
XXVIII. Чем глупее человек, тем меньше предоставляет он свободы окружающим.
XXIX. Когда человек любит, он умнеет.
XXXI. Трусость – результат нетребовательности к себе.
XXXVIII. Лучший способ обуздать свои желания – это удовлетворить их. Чтобы избавиться от греха, нужно согрешить. И увидеть, что в этом нет радости и свободы.
ХL. Самое, может быть, страшное открытие человека в юности – или вообще? – это то, что мир равнодушен к его существованию.
LIII. Уклонение от Разума – вот характерная черта нашего века. Самое скверное, что это делает и культура, предательски покидая человека в механическом, кровавом мире. Культура – единственная “сила” (беру в кавычки, ибо употребляю это слово за неимением лучшего; культура и сила – классовые враги), призванная противостоять растущему Безумию, ее исконная суть – служение Разуму. Она сама есть Разум. Но когда она изменяет своей сути, она становится страшней откровенного безумия, ибо тогда она – аморфная неясность, где возможно все; тогда она возвращает человека в первобытный хаос. Когда в сознании стираются границы добра и зла, гибнет все, что создано тысячелетиями... Самое страшное не то, что дикие орды расколют земной шар пополам: ведь тогда гибели не будет, будет всего лишь физический распад. Самое страшное происходит сейчас, сию минуту – когда человечество превращается в дикую орду, то есть гибнет нравственно.
И потому кроваво-радостная брызжущая плоть маркесовской прозы – недосягаемый идеал для наших деревенщиков; в ней больше дикарско-фашистской силы, соответствующей духу времени; деревня Макондо более напоминает XX век, чем любая сибирская деревенька. Деревенщики куда как проигрывают Маркесу в цельности. Они еще питают надежды на духовность, но они не замечают, что эта их духовность – чахлая, прошлая, мелкая, задворочная; это глухой угол современной культуры – примерно, такой же, как и духовность героев Мориака.
Из нашей деревни люди бегут в город. А большие города мира жаждут превратиться в Макондо. И небезуспешно.
LVII. Художник не отражает действительность, он отражает удары, натиск действительности. Он творит, то есть оставляет свои следы на этом чудовище. Но государство, политика тоже творят ее. Культура и политика – между ними вечный враждебный барьер. Когда политика осваивает культуру, общество чуть умнеет. Но когда культура усваивает политику, общество сильно глупеет. Человек тогда теряет своего единственного защитника – культуру, художника.
LVIII. Тщетно гоняться за счастьем по пространству. Счастье – это состояние души. Думай о ней.
Счастье – это равновесие души с окружающим миром. Перевес одного неизбежно порождает недовес другого. Чаши колеблются. Это – страдание.
Чаша мира внизу и замерла. Чаша души замерла вверху. Это смерть в рабстве.
Чаша души внизу. Чаша мира – пустая – вверху. Это смерть от замкнувшегося безумия.
LIX. Есть хаос внешнего мира. В тебе с теченьем лет растет хаос чувств, мыслей, наблюдений, всего, что зовется опытом. Это твой хаос. И вот он-то и есть та глыба, из которой ты высекаешь резцом разума свое творение. Или – будешь задавлен ею...
LX. Ларошфуко говорит: “Не будь у нас недостатков, нам было бы не так приятно подмечать их у ближних”.
Если я замечаю физический недостаток, мне жаль человека, ибо он невиновен в нем. Если – нравственный, мне грустно и больно, ибо это – потеря для меня.
LХV. Политика – поэзия черни.
LХVIII. Часто искренность путают с честностью: “зол, но честен”. Увы, только искренен. Зло может быть еще как искренним, но от этого оно не перестает быть злом. Честность же есть благородство, направленность к добру.
LXXIII. Чем ярче и острей восприятие жизни, тем законней присутствие мысли о смерти.
LXXV. Человек внутренний подобен ножницам: чем больше он знает о прошлом, тем больше способен постигнуть и будущее.
LXXIX. В сущности, две идеи, точнее, два стремления составляют все содержание истории: стремление к наслаждению большинства и стремление к бессмертию меньшинства. Из первого вырастает цивилизация, из второго – культура.
LXXXVIII. Поиск утраченного времени? Нет, он мне не нужен. Конечно, это тоже попытка борьбы со смертью, но к чему она приводит? Это перечисление нюансов бытия вторично подчиняет человека времени. В итоге разрушение не побеждается, а начинает составлять самую суть мышления.
LXXXIX. Великий грех человека – быть смертным и смиряться с этим, не ища путей бессмертия.
Великий грех человека – имея способность стать богом, жить как скот.
Великий грех человека – жить бессмысленно, как трава.
Великий грех человека – довольствоваться случайным представлением о своей сущности.
XCI. Часто для людей злобных и неглупых острословие является средством влияния на окружающих.
XCVI. На ничтожные дела уходит то же время, что и на великие. И те же физические силы.
XCVIII. Две любви. Любовь земная – одно из оснований жизни. Она разумеется сама собою, почти как предмет обихода. В этом ее великое неблагодарное значение: когда она есть, ее не ценят; когда теряют, разверзается пропасть, и человек каменеет.
Небесная, божественная, любовь, та, что должна объединять людей земли – она трудней, она, в отличие от первой, которая может даваться просто даром, достигается в поте лица. Если человек вырос до возможности небесной любви, он не ограничит себя рамками земной, но вот диалектика этих двух родов любви: чем более человек стремится к божественной любви, тем выше он начинает ценить и земную, открывая и в
Скачать полный текст в формате RTF