Николай ШАДРИН

ИГРАЕТ МУЗЫКА...

ГЛАВА 1

Арматуру ободрали щетками, продули каждую щель. Ромку с Ваней послали на новую работу. Рубить сапоги. По истечении известного срока они подлежали списанию.
Ромка ставил сапог на чурбак и точным ударом топора отрубал носок. Оттяпывал с расчетом, чтоб носок не отскакивал, а повисал на перемычке. Ваня Солохович с озабоченным видом выдергивал из резинового вороха то тот, то другой, разглядывал на подошве номер. Наконец забросил пару утепленных на крышу коптерки. Он и прежде не брезговал спереть плохо лежащую ножовку, горсть гвоздей, бесхозный топоришко. И добро бы местный куркуль, а то, по комсомольской путевке приехавший “романтик”.
– А я еду, а я еду за деньгами – за туманами пусть ездят дураки! – пропел Ромка ядовито.
– Алитету, – хмуро буркнул Ванёк и тоже принялся половинить сапоги, длинно вспыхивая острым топором. Порубили, побросали в кузов самосвала. ЗИЛок нагазовал и укатил на городскую свалку.
Ромка Сонин взглянул на часы: до конца работы пятьдесят минут – надо доложиться по начальству.
– Не спеши, – нахмурился Ваня. – Работа не ..., постоит. – Достал папиросы, дунул в мундштук, смял гармошкой. Протянул Ромке. Тот тряхнул головой: не курю. Это случалось на дню раз до десяти и уж давно превратилось в игру.
– Ты не баптист?
Сонин сам не знал, почему до сих пор не стал курякой. Его томило ожидание. Как будто судьба во сне, намеком, пообещала какую-то радость, и хотелось быть готовым к неведомым свершениям, к каким-то важным переменам.
– Как ты сказал: Алитет?
Ваня усмехнулся.
– Самоед. В тайге живет. Каменный мотор...
Ромка слышал, что в незапамятные времена здесь жили камасинцы, аринцы, и даже каменные моторы – такая народность!
– На охоту к нему езжу-у! – тоска и радость прозвенела в голосе Ванюши. Прикрыл глаза, причмокнул, но сам же и оборвал, – айда! – Легко поднялся и подался плывущей походкой в сторону плотины. Теперь каждый третий на стройке щеголял походкой Юл Бриннера. Старые идеалы: Корчагин и Чапаев в одночасье стушевались перед русским эмигрантом в образе ковбоя.
От плотины доносило шипящий свист и рокот компрессоров. На косогоре ставили стенку, чтоб в осенние ливни не вылетали на дорогу каменные глыбы. Березы ударило золотом, рябины налились кровавым колером, ели еще больше помрачнели в предчувствии зимы.
– А самоеды – почему?
– А? Ели друг дружку после смерти. Батька копыта откинет – его дети в суп и хавают. Вроде, как при них остался. Да и мудрость переходит.
Очередной самосвал обдал облаком угара и ливнем грязи. Над головой широким полукругом про

несло арматуру, опустило в котлован. Свернули к трансформаторной. Оттуда пулеметными очередями несся хохот молотков – долбили бетон. В черной глубине трансформаторного зала вспыхивали, угасали белые сполохи сварки. Что-то звенело, рычало и лязгало. Человеческие фигуры во вспышках казались плоскими, вырезанными из черной бумаги. Вдруг из мрачного проема выскочил белый от пыли звеньевой.
– Вы что?! – Он не мог видеть подчиненных не согнутых работой. От постоянного поиска проявлений тунеядства, в лице обозначилось что-то собачье. Как у боксера: взгляд пристальный, остро торчащие ноздри, только что хвост позади не торчит.
Солохович отвернулся. Он звеньевого не любил.
– Все порубили, машина ушла.
Пятаков думал не дольше секунды.
– Дуйте на крышу! Там пенобетон укладывают, поможете.
Ваня дальнозорко покосился на часы и, не обронив ни слова, направился к плотине. Вверх, ломаным зигзагом, убегала лестница. У основания помедлили, собрались с силами, часто-часто затопали по ступеням. Подняться сразу на полтораста метров для многих трудновато, и поэтому лестница прерывалась площадками, для передышки.
С площадки открывалась панорама. Зажатая в бетонный коридор река, ударялась в невидимый уступ, резиново прогнувшись, взлетала и рассыпалась белой пеной. В солнечную погоду в белой бороде Енисея играла веселая радуга – завет Бога живого: не топить людей за прегрешения. Пенное буйство и гулкий рев завораживал.
– Во, б...!
– Да-а!
А вода нескончаемо летела, косо рвалась из створа ревущей громадой, непрестанно разбивалась о порог, взлетала тяжелой, длинной пенной дугой и падала в реку лавиной.
– На лодке бы, а?! – перекрывая рев, кричал Ванёк.
– Да-а! – так же криком поддержал восторг перед буйством природы.
Ветерок подносил от белой тучи Енисея водяную пыль, и в этом углу плотины шел тихий, теплый дождь.
– А Алитет где живет?
– А? Там, – махнул куда-то за гору.
“Не хочет сказать”, – покосился Ромка.
И опять затопали по бесконечной лестнице, до следующей площадки. С нее надо будет свернуть влево, на крышу трансформаторной. Но до гудка полчаса – опять притормозили. Отсюда виднелся глубокий гранитно-красный котлован. В нем буровые установки поднимали каменную пыль, там зло и звонко лязгало железо.
Сверху по лестнице дробно застучало. Туристы! В ярких, нелепых для стройки нарядах. С гитарой. Сердце Ромки дрогнуло. Девушки... Юные. Но уже не школьницы. Студентки. И ребята. У одного на голове вместо шляпы закопченный котелок. Живут же люди! Отдыхают. В институте учатся. Ромке студенты казались Богом избранным народом. И думают, и чувствуют, и сам мир-то понимают, наверно, по иному.
По длинной этой лестнице не то что подниматься, спускаться тяжело. Остановились, не обращая вниманья на рабочих. Говорят, римские императрицы, не стесняясь рабов, раздевались при них догола. Не считали слуг за людей. Парень с котелком толкнул девчон

Скачать полный текст в формате RTF