Надежда ВАСИЛЬЕВА

“ЕТИШКИНА ЖИЗНЬ!..”

(Повесть в четырех частях)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗИМА

Петька Портной доил корову. Еще не привыкшая к его грубым мужицким рукам, Красавка то и дело тропала ногой. Он грозно рыкал на нее, шлепал рукой по линялой бочине.
– Стой ты, шельма! Хошь – не хошь, а терпеть тебе меня теперь придется. Куда денешься?
Пена верхом поднималась над, казалось бы, и без того переполненным ведром. Того и гляди, потечет молоко через край. Ан, нет! Струя за струей с шумом врезалась в белую воздушную шапку и глухо барабанила по стенке жестяного подойника. Безразмерный он что ли? Но вот струйки стали короче и тише. Коровье вымя обвисло, как пустой баул. Петька стер рукой пот со лба, вытащил из кармана фуфайки горбушку подсоленного хлеба, протянул корове.
– Умница ты моя. Кра-са-вушка! Вот видишь: обоим хорошо. – И все ж, на всякий случай, осторожно отставил подойник в сторону, на ступеньку лестницы, что спускалась из сеней в хлев. Парное молоко Петька не любил. При виде вздыбившейся пены почему-то всегда вспоминалось детство. Матушка, собираясь варить молочный суп иль кашу, по забывчивости своей всякий раз упускала молоко на плиту, и его резкий горелый запах долго не выветривался из дому.
Хотел, было, отнести подойник в дом, да заслышал звук мотора. По гулу сразу признал в нем служебный “РАФик” брата.
И хоть тот был еще далеко за деревней, только сворачивал с большака на проселочную дорогу, Петька, напрочь забыв про молоко, и чуть не расшибив лоб о косяк двери, опрометью кинулся со двора на улицу. Еще бы! Чай с самого Севера катит.
Поджидали брата уж третий день. И причина тому невеселая. Умирала его, Петькина, жена, Валентина. Год назад отрезали грудь, а теперь пошли метастазы в печень. С кровати сама уж не вставала вторую неделю. Ничего не ела, только воду пила. Одним жила: дожидалась Николая с Ниной. Оно и понятно: ближе родни у них и нет.
Тревожным взглядом следил за тем, как увязали в мокрой снежной каше колеса машины. Кому сказать? Середина января, а распутица, как весной. И откуда эта оттепель нагрянула? Того и гляди, забуксует машина в какой-нибудь скользкой колдобине. Но старенький “РАФик”, вопреки всем Петькиным опасениям, упрямо колыхался к дому. Приукрашивая матерными словами сдержанные эмоции, Петька подставил небритую щеку невестке:
– Грязный я, Нин, скотину обряжаю. – Локтями сцепился с братом. – Привет, братан! Уж, какой день жду! Ну, думаю, Етишкина жизнь, если к вечеру не приедут – напьюсь с горя. И ну ее, эту скотину! Хуже нет: ждать и догонять! – пряча довольную улыбку в складках узких щек, по привычке добродушно балагурил он. Но шутливое настроение вмиг исчезло, точно корова языком слизала, как только вопрос коснулся

Валентины. Да и что хорошего было сказать? А из дому навстречу гостям уже спешила мать. Распахнув нараспашку все двери дома (Вот Етишкина жизнь! Разве ей тепла жалко? Не сама ж дрова заготавливает!..) и накинув на голову пуховый плат, матушка заковыляла навстречу “любимому сынку”. Петька не обижался, давно усвоил: больше всех любим тот, кто дальше живет. Да и, что говорить, разные они с братом. Тот и мухи не обидит. Ничто его не колышет. Вот и в детстве, бывало, сидит в углу да крутит целыми днями какие-то проводки. Радиотехникой увлекался. Он, Петька, с матушкой воюет, а брату – “все до Фени”, будто не слышит. Так и повелось: Петька по хозяйству ломтит – сила есть, ума не надо – а братан приемники всей деревне чинит. Разойдется, бывало, Петька, начнет матушке пенять: “Братан, значит, голубых кровей, а я, таку мать, вам ломовая лошадь! Пусть тоже навоз покидает! Нечего сопли на клубок мотать! Перед всеми хорошим хочет быть! Ходит по деревне, лампочки вкручивает да пирожки собирает! Не буду на вас батрачить и баста!” Хоть и старше на два года братан, а его, Петьки, побаивался. Петька к шестнадцати годам на голову его перерос. Да и бицепсы от физической работы не братовым чета.
Матушка так и повисла на груди Николая. Петька не выдержал:
– Смотри, брат! Утопит в слезах. Ишь, едрена вошь, выскочила! Хоть бы фуфан накинула, что ли... Потом будет крехать: “Спина болит!” Гони ты ее в дом!
Матушку Петька жалел, хоть и попортила крови она ему на веку немало. Что поделаешь? Мать есть мать. Сам на чем свет бранил ее за бестолковость, но никому больше в обиду не давал. А уж теперь и тем паче – старухе к восьмидесяти. Чего с нее взять? За глаза звал ее не иначе как “баба”, в серьезном разговоре с Николаем чаще звучало “матушка”. К самой шутливо обращался по имени: “Люба, Люба! Смотри, ложку мимо рта несешь! Уткнется в телевизор – ничего вокруг не видит, лишь бы перед глазами мелькало. А спроси, о чем фильм – не знает. Дай Бог терпенья!”
И терпенья Бог Петьке давал, хоть при всей матушкиной вредности его надо было немало. Нередко ловил себя на мысли, что все, наверное, в роду у Портновых были упрямые да своенравные такие. Так и написано у каждого на лбу: “Не, не, не! Мы не лыком шиты!” Дед его, покойничек, всю жизнь свою шил шубы, мать тоже по наследству занималась портняжным делом. Так и пошло в деревне – Портные да Портные. Люба Портная. И он тоже – никакой там не Иванов, а Петька Портной. И все тут! Куда денешься?
Валентина лежала в доме, что был выстроен Петькой в саду, через дорогу от матушкиного. Небольшой,

Скачать полный текст в формате RTF