как и положено добропорядочной свинье, валялся в грязи. Иногда он и Джек под руководством отца на потеху пляжникам, выделывыли всевозможные штучки-дрючки.
Однажды на пляже отец похвастался успехами своих питомцев перед сослуживцем. Мойша и Джек послушно протягивали друг другу копытце и лапу для “рукопожатия”, хрюкали и лаяли, изображая дуэт, и дружно “умирали”. В отличие от остальных пляжников, сослуживец не восторгался. Более того, он как-то нахохлился, помрачнел и ушел, едва кивнув на прощание.
Через несколько дней опять произошла встреча отца с этим сослуживцем, но уже в кабинете завуча.
— Вот Михаил Ильич выражает недоумение по поводу того, что вы, уважаемый Наум Яковлевич, назвали свою свинью Мойшей. Он утверждает, что вы это сделали, чтобы посмеяться лично над ним, зная, что по метрике он тоже значится Мойшей. Так сказать, тезки. И, вообще, он считает ваш поступок проявлением антисемитизма.
— Да вы что, с ума посходили? Мой кабан, как хочу, так и называю! Вы, Михаил Ильич, хоть знаете, что такое антисемитизм? Ведь я, как вам известно, тоже еврей. Ну, даете!
— Какой вы, извините за выражение, еврей, если лопаете свинину! – Михаил Ильич прекрасно знал, что такое антисемитизм, и, может быть, поэтому не принимал никаких шуток.
— Здесь нет антисемитов, — вмешался завуч, — ну, Мойша и Мойша. А как, по-вашему, следовало бы его назвать?
— Как всех называют: Борькой, там, или Васькой… Ну, мало ли как!
— Значит, как вас нельзя, а как меня – можно, — возмутился Василий Николаевич, — ну и фрукт вы, Мойша Ильич!
— А потом мне пришьют русофобию? – усмехнулся отец. – Так как же, по-вашему, я должен был бы назвать кабана, уважаемые?
— Может, Фрицем? – после некоторого раздумья глубокомысленно изрек завуч. – Тьфу, черт побери, вы что из меня идиота делаете! Издеваетесь надо мной, что ли? Не было этого разговора! Пожмите друг другу руки, и чтоб я вас больше не видел. Нет, вы меня с ума сведете! А вы, Наум Яковлевич, вечно со своими хохмачками. Не могли назвать свинью по-человечески!
— Голдочка, представляешь, как нам повезло, — сказал отец матери, изобразив в лицах весь этот разговор, — А если бы я назвал кабана Иосифом, и какой-нибудь идиот побежал бы не к завучу, а в ГПУ?
В отличие от прошлогоднего новогоднего стола, на этом было все, что только можно приготовить из свинины, и, конечно, несколько бутылок по двенадцать шестьдесят. Но потребляли мы все эти яства со спокойной совестью. Это был не Мойша. Мойшу взяли в качестве производителя в одно из пригородных хозяйств, предоставив взамен другого, утратившего еще в детстве свои мужские достоинства.
Этой же зимой мы переехали в Одессу. Обыш и Нута нашли пристанище на насесте в соседском курятнике, а Джек во время войны, в связи с невозможностью взять его с собой в эвакуацию, был передан в армию.

г. Омск

ДиН память

Владислав ХОДАСЕВИЧ

ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Nel mezzo del cammin di nostra vita.

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желтосерого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, -
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, -
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем, - так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причине - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Вергилия нет за плечами, -
Только есть одиночество - в раме
Говорящего правду стекла.

1924
Париж