Сколько я занимаюсь философией, столько я вижу непризнание моего мышления как реальности. Меня всё время упрекают в “бреде”, “фантазировании”, в том, что я, якобы “чего-то” не зная, пытаюсь заменить своё незнание избытком собственных суждений. (То же самое, кстати, могу сказать и я: есть люди, которые недостаток собственных мыслей заменяют знаниями; у них что ни фраза, то цитата.) На самом деле, я полагаю, никто ничего “не заменяет”: просто каждый мыслит так, как может. Мысли, которые рождаются в моей голове, важнее для меня любых знаний. “Я мыслю, следовательно, я знаю”, – так мог бы я перефразировать Декарта. Мысль в моём понимании есть высшее знание, даже если она “выдумана” от начала и до конца. (“Вообразить можно только то, что уже существует”, – как написала одна рыбинская поэтесса. Или, как я говорю: даже выдуманная высота – реальность, если с неё удалось что-либо разглядеть.)
Может быть, поэтому мне всегда бессмысленным представлялось выражение “сделать себе имя”. Меня упрекали в том, что я много печатаюсь, потому что хочу “сделать себе имя”. Я им отвечал, что мне не нужно делать имя, ибо оно у меня есть изначально. “Делать” можно, строго говоря, только псевдонимы. Этот псевдонимно-креативный взгляд на Талант как на нечто такое, что нужно “делать”, очень характерен для десакрализованных социумов.
г. Рыбинск
ДиН память
Геннадий ЛЫСЕНКО
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В ОСЕНЬ
И. К.
Не для словца,
а во спасенье
неочарованной души
мне будет впору
лес осенний
и дом в осиновой глуши.
Чтобы лесник сивобородый,
перебирая козий пух,
косил глаза на непогоду
и между делом
думал вслух
о том,
что осень все капризней,
что беды льнут одна к одной —
вон лето выпало из жизни,
как выпадает выходной...
Мне не понять его.
Куда там!
Я вспомню так о старике:
медвежья пядь во лбу покатам,
а в ней морщин
что троп в тайге...
Но я пойму,
что лес осенний,
что дом в осиновой глуши
и впрямь даются во спасенье
неочарованной души.
***
Расходятся у речки берега —
камыш завял,
деревья опустели,
а это возмутительно слегка,
как образ,
воплощенный в женском теле.
Он беззащитней выглядит нагим,
он в меру розоват и обтекаем,
но мы уж сотни лет в него вникаем
и сотни лет пасуем перед ним.
Как будто,
признавая божество,
боимся опознать его во плоти;
а женщина справляет торжество,
свалив к ногам веселые лохмотья.