Лев РОДНОВ

БЕЛАЯ ГОРЯЧКА

(фрагменты и трагифарсизмы)

ПРЕДИСЛОВИЕ, НАПИСАННОЕ ТОЛЬКО ПОТОМУ, ЧТО ПРИНЯТО ПИСАТЬ ПРЕДИСЛОВИЯ
Я — ленивый, поэтому буду краток. Гигантская картина окружающей жизни не является непрерывной, она целиком состоит из крупных, средних и мельчайших фрагментов: физических, психологических, духовных, ассоциативных и прочих других — вариации бесконечны. Из фрагментов состоит мир. Так же построено повествование: открыл с середины — почитал, не хочешь — закрыл, откроешь как-нибудь с другого конца. Автору без разницы. Длинного сюжета нет. Единственная связка всех текстов даже не время — феномен человеческого бытия, лично подсмотренный, подслушанный, подгаданный или испытанный на собственной шкуре. Трагифарсизм. Добровольный донос на самого себя и иже с ним. Разумеется, субъективный. В бытность мою алкоголиком голова любила “разговаривать” сама с собой. Может, это явление означало акт самопознания и творчества, а, может, был прав мой незабвенный друг, врач Мишаня, изрекший однажды: “Весь мир белогорячий! Даже немые разговаривают. И чего сказать все хотят?”

ЕЩЕ ОДНО ПРЕДИСЛОВИЕ
1. Словами правду не скажешь.
2. Свобода — это отсутствие опоры.
3. Не умеешь понять — люби!

НИЩИЕ
Поздним вечером в полупустой трамвай вошла небольшая старушка. В руках она держала картонную коробку, склеенную наподобие нелепой копилки — с прорезью вверху. На самой коробке имелась надпись: “Жертвуйте на восстановление храма Александра Невского”.
Старушка на вытянутых руках протянула коробку к пассажирам и вопросительно сказала:
— На храм?
Несколько граждан сунули в картонную прорезь кто бумажку, кто три. Иные досадливо
отвернулись: все, мол, теперь просят жертвовать.
Старушка подошла к двум хорошо одетым молодым людям.
— На храм?
— Нищие мы! — парни засмеялись.
— Ну, дай вам Бог разбогатеть.
И старушка перешла в другой вагон.

РЕЧЬ
Я видел сон. Почтенные дамы и господа стоя приветствовали седого высокого старца, восьмидесятилетнего юбиляра, мэтра, мастера и коллегу. Торжество. Речь старика перед публикой. Он вышел к микрофону, промокнул глаза, выпрямил спину до напряжения струны, вдохнул воздух, чтобы говорить и... не смог произнести ни звука. В течение нескольких минут он произносил речь мысленно, обращаясь то ко всем сразу, то к кому-то конкретному, то размышляя... Первая реакция в зале — недоумение. Через десяток секунд, когда поняли, что происходит, что старик не в состоянии выразить словами все, что он хотел бы сказать, наступила пронзительная тишина; каждый в ответ произносил свой мысленный монолог. Несколько минут — напряженнейшие потоки чувств в абсолютной тишине! Наконец, старик отступил на шаг, поклонился. Еще секунда тишины. И — шквал аплодисментов.
И будто бы весь мир узнал об этой речи, и она стала непревзойденной классикой.

ЗАКАТ
Молчали.

Курили, рассевшись кто где. Бригада городских калымщиков завершила работу — аккордный монтаж эерносушильного комплекса. Отпуска заканчивались. Наряды начальство подписало, осталось лишь получить деньги — целиком, без вычетов на алименты. Теплый августовский вечер неподвижно парил над временем. Ни ветерка. Солнечный диск оплавил светящейся медовой желтизной весь горизонт, словно невидимый филигранный мастер соединял небеса и землю. Мелкие зубчики темного ельника хищно впивались в полыхание низкого марева, но, не в силах его поколебать — зажигались, светились сами. Внизу, под горой, в деревенском пруду шевелилась огромная искрящаяся рыба — рябь от купающейся детворы и уток. Зудели комары, еще ленивые от неостывшего дня. Пастух матерился и гнал коров через дорогу; в воздухе, полностью свободном от всех иных звуков, беспрепятственно перемешивались сытые голоса бредущих животных и одинокая хрипотца уставшего крестьянина.
Вспотевшие спины мужчин ощущали случайные касания липнущей одежды. Табачный дымок тянулся вверх и незаметно рассеивался, наполняя небо терпким запахом никотина. Солнце погружалось за край все глубже и глубже, и по мере его погружения удалялось за край земли немое великолепие угасающего дня. Последний луч ударил по стеклам двухэтажной сельской школы, отразился, мгновенно кольнул по глазам людей, наблюдающих природу, и — погас. По тракту, невдалеке, протряслась напылившая машина.
Загипнотизированные красотой мира, сдавленные телесной усталостью, мужики — как бы без слов — думали каждый о своем, точнее, даже не думали — будто печально и напряженно слушали кого-то или что-то. Наконец, один кашлянул, сказал первое, что пришлось:
— Кх-кх... Больше всего, понимаешь, боюсь своих же обещаний. Ладно, пошли. Кх-кх...
Хорошее в тот год было лето! Теплое, и комары не кусали.

СКОРБЬ
Пришел я как-то на работу с жуткого похмелья. Говорю начальнику:
— Серега умер... Пойду, хоронить надо...
Только ушел — Серега звонит.
— Ушел на похороны. Серега умер, — начальник отвечает.
Пришел я к Сереге, посмеялись. Позвонили начальнику, позвали выпить. Сидим, наливаем. На всех лицах — скорбь. Будто и вправду кто умер. Печально-печально так вышло, даже пить было трудно.

СКАЗКА
Было у отца два сына. Старший умный, младший дурак. Женились сыновья. Родились у них у каждого по два сына. Всего — четверо. Все дураки! Тут и сказке конец.

ТАЛАНТ И РАБОТА
Работа — это всего лишь умение сосредоточиться, сидя на гвозде, а вот умение отдохнуть, сидя там же, — это уже, несомненно, талант.

Скачать полный текст в формате RTF