С той поры, как мы общались с Петром Викторовичем в последний раз (ровно перед самым его отъездом из России, когда он мне передал "крамольное" стихотворение "Саксофонист"), минуло 18 (!) лет. И вдруг через пятые-седьмые руки, попутно выясняя, что Вегин живёт страшно закупоренно - с односторонней связью, я начал искать его координаты. Теперь-то я знаю, отчего всё то время, пока его тело не было предано земле (а это произошло только 27-го августа, то есть более, чем через полмесяца) и отделившаяся от тела, ставшая безграничной душа искала привета и участия, во мне "ни с того ни с сего" - на другом краю света! - оттаивали вегинские строки: "С вопросом: "Как жизнь?" возникнет / разиня, как водолаз. / Отвечу ему, разине: / "Спасибо, не удалась!", "Я предан, как правда, я холост, как холст, / я шарф твой хватаю, как ящерки хвост...", "Когда я - метр семьдесят восемь - /в гроб лягу - метр семьдесят три, / поэты тяжёлыми розами /приколют крылья мои". Или: "Одни вошли в правление, / другие метят в гении. / Более-менее у всех благодать. / Но анатомию нашего поколения / по моему скелету будут изучать!"
Этот "олимпиец", как истинно русский поэт, закодировавший в стихах собственную судьбу и умерший в долгах (только не пред Русской речью), назвал все вещи своими именами. Нам же остается заново, но другим взглядом, перечесть его стихи и услышать последние, выдохнутые там, вдали (или вблизи?) от Родины, трепетно-прощальные, от прочтения которых у меня наворачиваются слёзы:

И, как нищий под забором,
я взываю: - Обнови
души, тронутые мором,
и пошли, Господь, любви
всем, кто страждет безутешно,
кто на троне, кто на дне,
и последнему из грешных
дай, Господь, любви и мне...

Пётр ВЕГИН

НЕТ МУЗЫКИ,
НО ЕСТЬ
ТОСКА ПО НЕЙ

НАЧАЛО

Пять градусов тепла. Мимоза в целлофане.
Столешников опустошил твой кошелёк.
Тебя не знают здесь, тебя не целовала
фортуна никогда - ты юн и большерот.

Столешников? - скорей по тону перебранки
Скворешников - назвать годится, например, -
так произносят лишь скворцы и итальянки
вальсирующее "эль" и праздничное "эр".

В искусстве нет чинов и не бывает лычек.
Вгони-ка переулку под ребро
кинжальную строку - и заработай кличку
за нищету и дар - московского Рембо!

Мир падок на весну, что кот на валерьянку.
Прекрасен твой кортеж - нечёсаные псы.
Снимай, Столешников,
снимай с плеча шарманку -
разбухшие от медной музыки часы.

Весталка юная в муслиновом Мосторге,
неосмотрительно высмеивать любовь -
все улицы ему целуют ноги
асфальтами - сквозь дыры мокрых башмаков.

Он знает хорошо - нет Музы кроме Музы.
Погасло фонарей дешёвое драже.
И как биллиардный шар, подрагивая в лузе,
просвечивает мир в его душе!

ВЕСЁЛЫЕ МЕМУАРЫ

Асеев сказал:
                      "Рискуйте,
это единственный в мире рецепт;
по сути,
кто не рискует - тот не поэт!"

У Поэзии увеличивался объём лёгких.
Она всё нужней становилась стране.
Нас было много - молодых и зелёных.
Нашим главным врагом была частица НЕ.