Гора потрясывалась, раскачивалась. Казалось, еще немного – она обрушится и поглотит двух упорных внизу... Неподалеку стояла женщина в кожаной куртке, накинутой на сатиновый халат. От злобы подбородок ее поджался. Точно рожок, не вмещающий мороженое. Было пол-одиннадцатого ночи...

Человек лежал на кровати в своей комнате на четырнадцатом этаже. От включенного в прихожей света, как застигнутый врасплох, сжал, стиснул ресницы. Ему хотелось отвернуться к стене, закрыться руками, подушкой. Но лицо его, как лицо покойника на похоронах, было беззащитно перед людьми, доступно всем, раскрыто всему миру. И не было уже воли изменить что-либо, вернуть к началу, сосредоточиться на жизни, продолжить все дальше...
Мужчина и женщина молча стояли. Запрокинутое лицо лежащего больше походило на разъятую, разбитую раковину с мокрым моллюском, чем на лицо... Глотая слезы, женщина двинулась к двери. Мужчина, выключив свет, тоже вышел. Ни слова не сказав друг другу, каждый пошел к себе: мужчина по лестнице на пятнадцатый этаж. Женщина к соседке через две двери, где третью ночь ночевала сама и ее дети.
Человек остался один. Лицо его точно медленно опустилось в темную яму. В черноту.

Рано утром он судорожно открывал окно. Железная ржавая рама начиналась от пола и шла почти до потолка. В лицо ударил утренний сырой холод. Человек покачивался, держался за железный крюк оконной рамы, потирал грудь, смотрел вдаль. Восход походил на подкаленную, пытающуюся взлететь птицу с гигантскими уставшими крылами во весь горизонт... Человек закрыл глаза, стал отцеплять, сколупывать с руки часы. Браслет часов никак не отцеплялся. Человек торопился, сдирал... Потом шагнул в пустоту за окном.
С разорвавшимся раскрытым сердцем летел к земле, вмещая всё, переворачиваясь как плаха.
Почти тотчас же раскрылась дверь, в комнату вошла женщина. В лицо ей сильно пахнуло сквозняком. Сразу же увидела часы. Часы покачивалась на браслете, на железном крюке оконной рамы... Женщина кинулась, глянула... Человек лежал далеко внизу, точно разорвав землю...
К лежащему со всех сторон быстро подошли люди. Вертикальные, испугананные. Склонялись к нему. Затем выворачивали головы наверх, по зданию. Пытались разглядеть, понять. А где-то там, высоко, в одной из комнат, уже ходила, вскрикивала женщина. По-звериному кричала. И обрывала крик. Кричала и словно перехватывала крик ладошками. Точно боялась нарушить покой в общежитии, получить от людей замечание...

г. Усть-Каменогорск

Наталья ЕЛИЗАРОВА

* * *

...И яркий мир увидеть сквозь бинты,
и землю ощутить ногами сына.
Свет малой лампы лучше темноты.
А боль – в тысячелетиях – едина.
Её ни с кем, увы, не разделить,
с рождения до смерти – одиноки,
мы рождены, чтоб Господа молить
простить нам прегрешенья и пороки.
И дать нам милость явную хоть раз
почувствовать причастность и единство,
понять, что кто-то близкий возле нас
и любит, и жалеет, и гордится.

* * *

“Детство тянется к насекомым...”
Сальвадор Дали

Детство тянется к насекомым,
то ладошкою, то сачком.
Удивляется незнакомым
звукам, копит их кулачком.
За кузнечиком резво скачет,
в муравейник босым идёт.
В банку бабочку-сказку прячет –
исполненья желаний ждёт.
У коровки у божьей хлеба
просит вежливо двух сортов,
отпускает бедняжку в небо
и три дня ещё ждёт улов.
От пчелы убегает шустро,
и уже знает птицу “стриж”.
Ловит гусениц на капусте
мой смышлёный смешной малыш.