Елена ДУДУКИНА

ЖЕНЬКА

Темно. Я на краю обрыва. Днем он, наверное, не столь ужасен, сейчас же – бездонен и страшен. Впотьмах я ищу тропку, чтобы спуститься вниз. Недавно был дождь, сыро, ноги разъезжаются по глине, холодно, трава их щекочет. Следовало бы одеться теплее. Следовало бы взять с собой свечу или фонарь. Следовало бы вообще сидеть дома, черт возьми! Но Женя, но нахлынувшие воспоминания, но боязнь показаться трусихой, услышать вновь насмешливое: “Что, выбрала щадящий график для своего организма?” – в конце концов, клятва, даже в первую очередь – клятва! Каждые полгода мы, согласно ей, встречаемся, что бы в жизни ни произошло, здесь, в овраге, в два ночи, ровно в два, поэтому днем мне это место не знакомо. Но явится ли Женька сегодня? От нее можно ожидать чего угодно: был случай, когда она завела меня на какой-то заброшенный склад, залезла в одно из помещений, да и захлопнула за собой дверь. Обе мы, тогда одиннадцатилетние, не смогли открыть старый замок. Мне, изрядно напуганной, пришлось бежать за родителями, убеждать свою бабушку и Женькиного отца не звонить в милицию... Раньше мы жили рядом, потом их семья переехала в другой район, Женька скорехонько принялась его исследовать, и вот...
После школы обе хотели учиться вместе, но Женькина мать, педагог, ни за что не хотела для дочери той же участи – и вуз был выбран другой, с техническим уклоном.
Тут подул ветер, принес запах жасмина. Последние шаги я сделала уже более уверенно. Начнем ссориться – развернусь и уйду – это единственный протест, который она признавала.
Уже, наверное, два. Странно, она всегда была точной. Место мрачнющее – ни присесть, ни прислониться – все кругом сырое. И хоть бы краешек Луны в небе, ну хоть бы звездочка! Как это я добралась сюда? И как выбираться-то буду? Помнится, одну такую промозглую ночку я уже пережила, когда в шестом классе мы мотались в поход: было минус три градуса, и мы, не имея ни палаток, ни спальных мешков, до утра дрожали на бревнах. Тогда я не заболела, а вот за последствия сегодняшней прогулки не ручаюсь...
Хочется курить, а сигареты кончились. Женька все не идет. Только раз она опоздала на встречу – и то не ко мне, а на какое-то деловое свидание...
Где-то наверху послышался хруст веток, я обрадовалась: наверняка рыжеволосая, я скажу ей: “Привет!”. Я обниму ее, если позволит. Во время нашего последнего разговора она крикнула, что “больше никто из нас не дотронется друг до друга и пальцем, раз мы теперь почти чужие люди”, – но прошло три месяца, а зная непостоянство Женькиного нрава, можно предположить, что заявление это ныне не столь актуально. Ну, где же она? Ни звука. Неужели мне почудилось? Не может быть.
Но проходит минута, другая, и я понимаю, что это забегала в кусты собака или кошка.
...Когда нам было по тринадцати, Женя ездила в лагерь на две смены подряд. Я завела тетрадку, писала туда посвященные ей стихи и рассказики, ходила к ее маме. А когда она приехала не двадцать третьего, как ожидалось, а тринадцатого, я бросилась вручать ей

тетрадку, обнимать, дарить колечки и браслетики, к которым впоследствии присоединились сережки, привезенные с юга. Она сказала: “А я курю”. Я попросила: “Научи...” – и мы блевали с восьмого этажа ее дома.
...А наша первая ссора... Когда я сорвала с себя ее футболку, она с себя – мою, мы переоделись и она бросилась из моей комнаты! Я кричала вслед, потом хотела пойти к ней, но родители меня не пустили. А она села тогда в лесной посадке на свой пакет и заплакала. Оказалось, я могла бы ее догнать, но помирились мы лишь на следующий день, первого сентября, по моей инициативе.
...Сейчас ночь сырая, а сколько теплых ночей мы провели вместе, – таких коротких! Когда три дня жили у нее, смотрели телевизор, болтали, хохотали, вспоминая, как ее отец учил меня плавать: чуть я подбарахтывалась к берегу, он хватал меня подмышки и бросал обратно на глубину... Многие наши ночи пропитаны пьяным счастьем: гуляли, взявшись за руки, обнявшись. Или в дружной компании в чьей-нибудь тесной комнатушке пели, пили кофе, гадали о будущем... Я мечтала свозить Женьку на свою родину и показать маленькую избенку, в которой я родилась... Недавно избенку снесли...
Как-то нам обеим понравился один мальчик. Женька делала все, чтобы заполучить его. Через меня шагала – не оглядывалась. Позже, когда мы влюблялись в одного и того же, я знала, как поведет себя Женька: забудет обо мне, станет писать ему записки, встречаться ему на пути, кокетничать и не краснеть... Поэтому я отходила сразу и наблюдала за бедламом со стороны. И когда она прибегала, плача, уговаривая “забыть”, я обнимала ее и затем расспрашивала, что и как: подробности, которых я была лишена (какую музыку он любит, сколько раз в день чистит зубы, какой туалетной водой пользуется, бреется ли, что читает...). Она рассказывала, и обе мы, таким образом, расставались с предметом внимания насовсем.
Даже он... даже он ушел из моей жизни тем же путем – после Женькиных рассказов. А из ее – не ушел. С этим крупным и умным мужчиной приходилось возиться, как с дитем. Потому что он к женщинам тянулся как к матерям. От внешнего он защитить мог, но рожать такому ребенка, разрываться потом между ревностью двух детей... Зачем Женьке понадобилось разгребать завалы его внутреннего мира? Мне непонятно!
Ты бросила меня, Женька, причем из-за мужчины, и как бы я ни была виновата, не поняв тебя, не захотев принять такое, – твоя вина больше. Ты всю жизнь была просто женщиной, женщиной для мужчины, а не для подруги. Уф... Теперь я поняла, почему