Александр АСТРАХАНЦЕВ

ГУЛЯ

Кто мы, чьи, откуда? Те ли, за кого себя выдаем – или подменены родителями, предками, самой жизнью, изменчивой и капризной? Точно ли отцы наши – отцы, а деды – деды?.. Эти вопросы всегда встают передо мной, когда кто-то кичится особостью своего происхождения. Как все эти наши фамилии, отчества, счет предков – даже собственное имя! – зыбки и условны! Не украдены ли они у кого-то другого, кто должен быть здесь и сейчас на твоем месте, вместо тебя? – думаю я тогда о слишком самоуверенном заявителе своего имени... И еще я думаю об этом, когда вспоминаю Гулю.
Давно это было; я тогда сдавал вступительные экзамены на заочное отделение в один из престижных столичных вузов.
Помню, после первого же экзамена мы выбрались из институтского здания, голодные, как волки – первый экзамен, как всегда – сочинение, продержали нас там четыре часа, и шли мы теперь по городскому тротуару в соображении, где бы поесть, а заодно и выпить, обмыть благополучное начало. Мы – это четверка абитуриентов, как-то очень быстро узнавшая друг в друге “своего” и сбившаяся в “толпу”. Мы и поселились в общежитии в одной комнате (селили по четыре). Объединило нас сразу несколько параметров: во-первых, все мы были уже взрослыми и – почти одного возраста: от двадцати пяти до тридцати, во-вторых, провинциалы, а в-третьих, инженеры (в этот вуз дозволялось поступать с инженерным высшим образованием). В-четвертых, все уже обременены семьями и должностями, и в то же время – достаточно молоды, веселы, общительны и жадны до жизни и знаний.
Стоял сухой и теплый сентябрьский день; мы шли, расталкивая прохожих и размахивая портфелями и сумками с уже ненужными хрестоматиями, еще не остывшие от напряжения, и, хохоча и перебивая друг друга – прямо как школьники вырвались на свободу! – хвастались, кто и как изловчился надуть бдительного и хитрого препода. И тут обнаружилось вдруг, что с нами идет пятый: какая-то пацанка-переросток, и – тоже с набитой книгами сумкой. Мы решили сначала, что прибилась случайная прохожая.
– Ты кто? – не выдержал и спросил кто-то из нас.
– Да вы что – я же рядом с вами сидела! – обиделась пацанка.
– А-а! – неопределенно ответили мы, бесцеремонно рассматривая ее, потому как вместе с нами сидело на экзамене не меньше сотни человек – разве всех упомнишь? Тем более что переросток – такой невзрачный: жилистая, тонконогая, с острыми коленками, лицо бледненькое, губки и носик – тонкие, и все это – на тонкой шейке; темные волосы подстрижены, как раньше говорили, “в скобку”, то есть ровненько и коротко, чуть ниже ушей. И серенький костюмчик на ней – не первой свежести, и туфлишки на ногах – стоптанные. Вот и все, и сказать больше нечего. И – ни единого-то яркого пятна, ни одной заметной детали. Разве что гла

за, если попристальнее вглядеться: темные, распахнутые и очень серьезные, в темных же пушистых ресницах.
– Как же тебя зовут, красавица? – чуть-чуть, разумеется, с иронией.
– Гу-уля.
Ну, тут сразу в четыре рта переключились на Гулю: какая милая девочка, да какое редкое имя – единственный раз, кажется, встречалось в пионерской книжке “Про Гулю Королёву”. И что это за имя такое?.. Оказалось, Гуля, если перевести на взрослый язык – Августа, а Августа – потому, само собой, что родилась в августе. Под знаком Льва, между прочим, а лев – зверь серьезный, заставляет с собой считаться, ему пальца в рот не клади...
Ладно. Купили, зубоскаля мимоходом, две бутылки водки – взрослый все-таки народ – и пошли искать обжираловку подешевле. И тут оказалось, что Гуля – москвичка и знает Москву, как свой собственный дом; мы передали ей честь быть нашим Сусаниным, и она привела нас во вполне приличную столовую, в которой мы, кстати, дешево и сытно пообедали, благодушно выпивая между блюдами по соточке, быстро и деловито разливая водку по стаканам между колен под столом, так как прямо над нами на стене висел грозный плакат: “Распитие спиртных напитков строго запрещено!”.
Гуля между тем включилась в наши разговоры, оказавшись в доску “своим парнем”. И даже выпила с нами чуточку, уступив нашим преступным уговорам глотнуть “этой гадости” – “для снятия стресса”.
Потом пили кружечное пиво у пивного киоска в каком-то тихом парке за стоячей мраморной стойкой, прямо под большим кленом. Парк по случаю буднего дня и дневного времени был пустынным; шелест палой листвы под ногами только подчеркивал тишину, и нам ничто не мешало по мере того, как мы пьянели, галдеть все громче. Нам, всем четверым – то есть, пардон, уже пятерым! – собравшимся здесь со всей России, было так хорошо, так тепло под нежарким, клонящимся к закату солнцем, что хотелось крепко обняться всем вместе и никогда уже, вовек не расставаться.
Но тут на нашу серую мраморную столешницу шлепнулся сверху бледно-желтый, с красными прожилками кленовый лист, и кто-то из нас проникновенно сказал: “А ведь это уже осень, ребята!” – и нам, оттого что вспомнили, что и в самом деле лето прошло, что скоро ненастья, холода и слякоть, что так быс

Скачать полный текст в формате RTF