помню напрочь. Никогда. Хотя не пью вообще. Просто не помню и все.
Помню, как однажды моя приятельница-психолог рассказала мне, что к ней на прием пришла тетка, которая десять лет проработала вот этим “уважаемые родственники, подойдите попрощаться с покойным”. Тетка пришла и говорит: “Я что-то в депрессию впадаю. Отчего бы это, дохтур?” Психолог ей так аккуратно намекает, не от работы ли? “Нет”, – говорит тетка: “Эта работа легкая. Вот до того я двадцать лет в КГБ отработала – вот там было тяжело. А тут чего? Болтай себе целый день одно и то же – и все дела”. Так что для меня все похороны имеют привкус вот этого “одного и того же – и все дела”. Всегда холодно, кто-то опаздывает, потом надо долго ехать до кладбища, споро прощаться в гулком зале и “уважаемые родственники, пожалуйте к столу”. Ритуал по сути всегда один и я не запоминаю деталей.
Надеждины салаты я все-таки запомнила, потому что поминки были устроены не в доме, как обычно бывает, а в ресторане, для которого она работала: его владелец, толстый азербайджанец, по сходной цене взял эти хлопоты на себя. Когда мы вошли с мороза в зал, он подошел к брату и сказал: “Хароший человек она была. Кушайте на здаровье – от чистава сердца пригатовили. Если что – всегда...” – и с искренним огорчением развел руками. Брата обступили коллеги, родственники и знакомые, пошел похоронный хоровод речей, а я по привычке забилась в угол – не люблю заседаний.
Отогревшись, я стала оглядываться. Огромный стол буквой “П” был завален яствами, как в восточной сказке. Мозаичные окна красными, синими, зелеными лучами света освещали темноватый интерьер, как в католической церкви. Надежда была некрещеной, но странное действие в этой азербайджанской таверне было дивно похоже на религиозную трапезу.
Когда-то я была в Будапеште, гуляла по высокой части города и вышла к центральному костелу. Я попала к началу мессы, вошла и села тихо с краю: мозаичные окна тех же цветов обрамляли ряды скамеек, люди шуршали молитвенниками, а в зале расцветала моя любимая месса Моцарта. Детские голоса нежно пели с хоров над последними рядами, звук летел навстречу органу, взывающему из алтаря. Где-то в центре зала обе мелодии сливались, как волны, растворяясь друг в друге – и в это музыкальное море вплескивались новые волны органа и детских голосов.
Я слушала мессу и отрешенно наблюдала, как чужая родня ела, плакала, пила, потом уже просто болтала. Дослушав звук воспоминания до последней части мессы, я уперлась взглядом в чей-то профиль, потом очнулась, вгляделась – брат повернулся ко мне и кивнул. Я автоматически взяла со стола пряную корку бородинского и подошла к нему – народ стал пьянеть и разбредаться, рядом был свободный стул. Я села, Максим обернулся и приобнял меня. И вдруг сказал: “А помнишь, в детстве ты ставила мне мессу Моцарта?” И он напел мотив, который только что отзвучал в моей памяти. “Масик, ты помнишь мотив? Ты же всегда засыпал!” “Засыпал. Но помню”.
Слегка привалившись к большому боку, я прошептала: “Ты теперь моя лушшая подруга”. Он занюхал чекушку коркой у меня в руке, слегка улыбнулся надеждиной улыбкой и ответил: “Конечно. Всегда”. И подставил бритую макушку для поцелуя.

г. Москва

Елена КИРИЧЕНКО

* * *

Лишь по стенам потянутся тени
Всех моих невозможных надежд,
В сердце вырастут к небу ступени,
В от и время для царских одежд.

Рука об руку сядем на троне,
От любви затуманится взгляд,
И придворные в низком поклоне
Подадут приготовленный яд.

* * *

Развеселилась к ночи
И не могу уснуть.
Зачем душа не хочет
Немного отдохнуть?

Не высыхает лужа
На сердце у меня.
Мне не хватает мужа,
Скандала и ремня!

* * *

Сегодня музыка с утра
Во мне звучит, не умолкая.
А то, что летняя пора,
Смотри-ка, невидаль какая.

Пора распахнутых окон –
Вспорхнуть прямое искушенье.
Черёмухи со всех сторон
Предвосхищают очищенье.

И камень падает с души,
Беспечным мыслям потакая.
А то, что жизнь прошла в глуши, –
Смотри-ка, невидаль какая.

г. Ачинск