Марлен КОРАЛЛОВ

ОСЕННИЙ P.S.

Начинаю серо-утренние странички этим заголовком не потому, что субботними вечерами стараюсь выкроить часок на постскриптум профессора Пушкова. Сегодня, 30 октября, когда отмечается 30-я годовщина “Дня политзэка” и я отправляюсь на Лубянскую площадь, к Соловецкому камню, почтить память погибших, – как раз сегодня я ощутил, что сесть за “P.S.” пора. Обязан. Обычно от полемики уклоняюсь: дескать, время – лучший лекарь, выдаст по заслугам. Оценит и ложь, и тупость. А вот нынче помалкивать не вправе. Время явно хромает, ему надо подставлять костыли.
У каждой лагерной зоны, как у древних и новых книг, собственная судьба.
“Чудной планете”, где “двенадцать месяцев зима” недавно повезло. Через пятнадцать лет после выхода первого тома сборника “Доднесь тяготеет” вышел, наконец, второй том. Издатель воспоминаний узников и узниц ГУЛАГа, арестант Сухановки, колымчанин Семен Виленский снабдил двухтомник детальной вступительной статьей, академик РАН (и РАМН) Андрей Иванович Воробьев написал к нему сердечное и мудрое послесловие... Надеюсь, что издание останется памятником эпохи, долговечным, как памятник Эрнста Неизвестного.
Кенгир не идет в сравнение с Колымой, которая, как не раз и справедливо повторял академик, не имеет аналогов в истории. К слову: возвратившись в Москву, Варлам Шаламов (конечно, участник сборника) ожесточенно возражал зэку другого поколения: кто не отведал Колымы перед войной, в годину гаранинских расстрелов, тот вообще не зэк, какой бы срок не схватил и где бы не тянул.
И все же... Тридцать лет назад Кенгир тоже испытал редкое везенье. Глава, венчающая “Архипелаг ГУЛАГ”, посвящена именно кенгирскому восстанию. В Норильске, на Воркуте обошлось без танков. В иных злачных местах, подчеркиваю, лишь в “режимных”, в “особых”, в “спец”, а не в исправительно-трудовых, тоже случались нешуточные волынки, кровь тоже проливалась густо, без экономии. Но времечко на дворе держалось другое и не нашлось тогда Солженицына, к которому после хрущевской оттепели, конкретней, после новомирского “Ивана Денисовича”, начали стекаться исповеди бывших заключенных, щедро накидавших свой бутовый камень в фундамент “опыта художественного исследования”. Без груды бута Архитектор-Каменщик вряд ли выстроил бы собор “Архипелага”.
Как раз в истекающем високосном сорока дням Кенгира исполнилось пятьдесят годочков.
Если бы до смерти дяденьки Джо в пока еще памятных мне Песчан-Камыш-Степлагах нашелся благостный провидец, посмевший утешать битых фраеров: “не тушуйтесь, братцы, доскребетесь до Третьего тысячелетия, встретитесь на Лубянской площади”, – дорого обошлось бы ему дешевое шаманство.
Разумеется, никогда не проявлял я холодного равнодушия к откликам на бунтовщические вспышки в ГУЛАГе, на восстания в Норильске и Воркуте, на Колыме и в Кенгире: в прессе они встречались. Но почти

всегда впечатленье оставляли удрученно-скептическое – подделки, ширпотреб... Знакомые предъявляли претензии мне: “Не привередничай! Пиши сам, раз слепая Фортуна дала вдохнуть свободу, да еще позволяет кое-что полистать, сообразить. За царскую милость надо расплачиваться!”
Верно. Оглядываясь назад, поражаюсь, сколько раз Фортуна проявляла непостижимую благосклонность. Сколько раз проявляла снисходительность к моим прегрешениям, мало того, к очевидному кретинизму. Но нынче поутру надо писать. Предельный срок окончания – до дня Октябрьского взрыва и трудно идущего Примирения. В лучшем случае – до дня одоления Смуты, до прорыва из тупика в 1612-м...
Предыдущие заметки о Кенгире я гнал весною – к восстанию. Сейчас никто не гонит, кроме собственной плети. Не ограничивает листаж.
Могу и вспомнить, как самолетик Джезказганского рудника перебросил в Караганду вчера еще прокаженного, но вдруг – несмотря ни на что – отпущенного на волю зэка. Оттуда рейсовый доставил в Москву. Три офицера из управления Степлага, Большой Инженер Рудника, в чью компанию я попал, потрясены были больше, чем я. Сказка!
К годовщине восстания – к 16 мая – я свой репортаж с тройной петлей на шее успел “срочно в номер”. Но газета “30 октября” широко отмечала 80-летие Александра Есенина-Вольпина. Две годовщины не умещались, редакция отдала предпочтение приехавшему – специально на юбилей – сыну поэта. Мне же казалось, что откладывать “Кенгир” на июнь – когда пресса уже отстреляется – “Мемориалу” совершенно негоже. Чекушка из моих заметок втиснулась на 22-ю полосу №23 “Московских новостей”. Фортуна благоволила: №24 сообщил, что чекушка забралась высоко: по откликам лидировала. Дорогой редактор – Никита Сергеевич Хрущев – известил, что она родила 2947 “посещений”. Скупые отрывки напечатал еженедельник. Они и здесь заслуживают упоминания.
Некто Сергей из Флориды возмущен. Что получается? Если какой-нибудь зэк устроит тюремный бунт, надо записывать бунтаря в герои? Подавили восстание – и правильно сделали... Из публикации следует, что во главе его стояли власовец и бандеровец... Сергей надеется, что их расстреляли после бунта – хотя надо было “до”.
Бывший летчик, участник Отечественной, затем автор многих книг прозы и публицистики, эмигрировавший в Израиль, а из него – в Канаду, Григорий Свирский, как всегда, резок: “Руководителем самого крупного в ГУЛАГе восстания был Гирш Иосифович Келлер по кличке Жид. Это и вызвало юдофобскую концепцию Солженицына. А Солженицын, как ни печально, был правдив, пока правда не подходила к проблемам национальным. Он был нашим героем – первооткрывателем ГУЛАГа, – и останется для мира, увы, стравливателем российских народов”.
Благодаря любезности редакции (Фортуна разгулялась!) на моем столе сейчас три десятка откликов: больше не нужно. Их достаточно для раздумий о том, действительно ли “глас народа – глас Божий”? Голос достаточно простуженный, хрипит. Здесь от спора с болезными, разумеется, воздержусь: потребуется томище. Однако же я не вправе уклониться от вопросов и комментариев к очерку, появившемуся с опозданием в двух – 44-м и 45-м – выпусках ежемесячника “30

Скачать полный текст в формате RTF