в грязном камне? Почему он так похож на монстра? Ведь он был клоуном и прежде всего человеком... по спине пробегает холодок, я оборачиваюсь. Лучшие умы, сердца и руки державы обступили меня. Отовсюду прут генералы и адмиралы, надвигаются академики и членкоры. Именитые деятели искусств натягивают поводки. Мне страшно, я бегу прочь, а заслуженные учительницы злобно шипят вслед.
Уф... оторвался... может, все к лучшему. Может быть, мои родственники не недоделали чего-то, а наоборот, чего-то не совершили и потому покоятся далеко отсюда. Судьба, пожалуй, распорядилась правильно, избавив меня от искушения оказаться здесь. Не моя это компания. У ворот я останавливаюсь перевести дух и напоследок разглядываю случайный памятник. Я испытываю превосходство “общаясь” с некогда влиятельным человеком, лежащим теперь в земле у моих ног. Я нахально сметаю снежок с его мраморной головы и с железных букв имени. Но все имя очистить не получается, я не дотягиваюсь, мешает лужица талой воды. Я ухожу, так и не узнав, кого похлопал по лысине. Он укоризненно сверлит мне спину своими каменными глазами, оставшись в своем чопорном величии, а я спешу за ворота, подальше от этого некрополя чужих мне людей. Чужих отныне.
Я оборачиваюсь, чтобы бросить последний взгляд назад. К воротам подъезжает дорогой черный автомобиль. Водитель распахивает дверцу перед юношей в элегантном пальто. В руках юноши четыре алые розы...
Я еще долго стою, не двигаясь, хотя перед воротами никого больше нет. “А ведь на его месте мог бы быть я... да и кладбище все-таки хорошее, респектабельное”.

г. Москва

Роман НУТРИХИН

УТРЕННИЙ ЧАЙ У ЖИДОВСТВУЮЩЕЙ ИМПЕРАТРИЦЫ

Императрица Роза Абрамовна фон Ибрагимова страдала по осени ревматизмом. Когда парки столичных пригородов меняли зеленую листву на золотую, императрица моталась в шерстяную шаль и почти не выходила из малинового кресла, где ей всегда было тепло: “я грею тебя, ты греешь меня” – говорила она креслу. Ручки чашек – позолоченные – отражали окружное, сгибая все в странную аморфную дугу.
Ей совсем некому было рассказать анекдот, не с кем сходить в синагогу. Она вдова. Одинокая жидовствующая императрица, о ней все забыли.
“Чей это дворец, мсье Головлев?”
“Он пуст, там поселились мыши”.
Ехали дальше. Автомобиль дымил ноябрьскую заморозковую атмосферу.
Императрица сидела у окна, и ей больно было слышать такие слова. Ей неприятно быть всеми забытой. Она преставилась накануне Крещения.
И лежала нетленная в малиновом кресле.
О ее теле пришлось позаботиться чуду, потому как никто не пришел ее хоронить. Никто же не придет хоронить забытую в ресторане трость или оставленные в театре перчатки? Бог знает, куда они деваются. Никто не пришел хоронить и забытую императрицу.
Через много лет стал приходить один еврей. Он тихо отворял входную дверь, неслышными шагами семенил по коридору, останавливался у кресла и расстегивал футляр. Ставил скрипку на плечо и скользил смычком уже слышно, и слышно было на весь тронутый инеем парк. В доме холодно, у еврея изо рта клубится пар. Он совсем седой: и пар, и старый еврей. У последнего же длинная вьющаяся борода, напружиненные пейсы. Черный котелок, очки с плоскими стеклами, он одет в синее пальто. Играет, не снимая перчаток.
Звук чистый, и мелодия всегда очень печальная.
По мертвому лицу императрицы ползут холодные слезы. Вкуса у них нет; они не соленые.
Однажды еврей уже не пришел, его посадили в тюрьму за контрреволюцию. Вместо него во дворец пришли большевики, взяли императрицу вместе с креслом и поместили за музейное стекло. Сейчас к ней каждый день приходят иностранцы, делегации рабочих и школьники. Непременно с экскурсоводом, и ей приятно, что о ней, наконец-то, вспомнили. На нее смотрят с неровным любопытством, как на диво, потому что чудо позаботилось о ее теле. В витрине стоит пояснительная надпись, повернутая к точке посетителей, и императрице она не видна. Там написано: “Стулья из дворца”.

г. Ставрополь