слов, без смысла, одним нутром, одним лишь горлом, неизвестно кому, неизвестно куда, жалуясь на еще один, улетевший беззвучным бледным листком, год жизни. Сколько их еще осталось? Сколько еще предстоит томиться непонятной человеческой тоской и содрогаться от внезапности мысли о тайне нашей жизни? Страшась этой тайны, мы все упорней стремимся ее отгадать и улететь, непременно улететь куда-то. Быть может, туда, откуда опали живым листом, в пути обретшем форму человеческого сердца, чтобы зеленью устелить планету, объятую пламенем, сделать ее живодышащей, цветущей или дожечь в слепом, безумном огне и развеять пепел в немой бесконечности?
Кто скажет нам об этом? Кто утешит и успокоит нас, мятущихся и тревожных, слитно со всей человеческой тайгой шумящих под мирскими ветрами и в назначенный час, по велению того, что зовется судьбою, одиноко и тихо опадающих на землю”.

Первая тетрадь открывается затесью “Хлебозары”, подлинным гимном Божьему творчеству, в который вовлечена чуткая, помнящая свое родство человеческая душа. Божье творение – будь это родные березки, встреченные писателем в южном приморском парке, пенек ли еловый, ставший почвой для корней молоденькой елочки, колоски, лунные блики, утренние звуки на реке, паутинки, цветы марьиных кореньев, костры или лодки – живет в каждой следующей “затеси” жизнью, полной гармонии, и радостно вступает с человеком в любовное общение. Счастье, когда человек готов к нему! В Первой тетради “Затесей” это тревожное счастье почти ничем не нарушается.
Два-три режущих душу диссонанса (по-астафьевски – жестких!)... “Герань”, “Хвостик”, “Костер возле речки”, “Паутина”... Страшен человек-разрушитель. Еще страшнее растление, все глубже захватывающее сознание людей и калечащее прежде всего беззащитные детские души. “Разрушился порядок. Не стало гармонии. Рухнул паучий мир, выпало звено из природой отлаженной жизни, лопнула еще одна ее тонкая струнка.
Я смотрю на железнодорожный мост, мерцающий сплетениями паутины над широкой рекой, и вижу, как быстро-быстро перебегает по его нитям многолапый и многорукий паук”. Выпало звено – и звонко хохочет мальчик над хвостиком мертвого зверька, умерщвленного кем-то для потехи, и злобно ругается московский таксист над “идиотами”, убирающими мусор в домодедовской рощице над рекой... Но все же первая тетрадь завершается гармонической нотой – затесью “Приветное слово”: “...мчится девочка в распахнутой красной куртке по весеннему березняку, приветствует всех, всему радуется.
Много ль человеку надо? Вот и мне сделалось легче на душе”.

Уже в Первой тетради Астафьев закладывает те “кирпичики”, которые в следующих тетрадях становятся “краеугольными камнями” – центровыми “идейными пунктами”, вокруг которых сама идея разворачивается в своем полном объеме. Например, Вторая тетрадь – “Видение” – держится на мысли о традициях, культурных корнях, о защите культуры, о чем-то извечном, что не должно уйти. Третья тетрадь – “Вздох” – о безднах и противоречиях человеческой души и человеческого сообщества, о людях, их жизни, быте, стран

ностях... Четвертая тетрадь – “Игра” – это раздумья о растлении и распаде.

Затесь “Игра”, название которой дано всей тетради, невелика по объему, приведу ее целиком.

ИГРА

Мальчишки гоняли по тротуару шайбу. Она щелкала звонко, летала легко и отчего-то крошилась.
Я приблизился и увидел: мальчишки играют пряником, какие в дестве нам давали по праздникам, и, бывало, прежде чем надкусишь пряник, долго слизываешь с него сладь, застывшую разводами, пятнами и лунками.
Пряник походил на маленькую далекую луну и так же, как луна, был манящ, недоступен и призрачен.

В “Игре” отчетливо звучит саркастическая нота, присущая всей Тетради, но она, как и всегда у Астафьева, окрашена еще и острым трагическим тоном. Эта “затесь” крайне лаконична, но между первым и последним словами ее – бездна, вмещающая весь знакомый писателю мир – с его прошлым, настоящим и будущим.

Астафьев всего в нескольких строчках поднимает много тем, раскрывая их в остальных частях Тетради. Прежде всего, это проблема, сейчас встающая перед современной цивилизацией во всё больших масштабах. Человек, ежечасно испытывающий на себе давление цивилизации, по прошествии какого-то времени начинает абстрагироваться от самого понятия “личность”, окружающие его люди и явления перестают для него быть чем-то особенным, непохожим на всё остальное, и это дает человеку возможность опускаться в бездны собственного порока всё глубже и глубже, забывая про близких и любимых, забывая о Божьей искре, о самом себе. И во много раз страшней, если такое равнодушие проявляется уже с детских лет, не вследствие страшных жизненных испытаний и потерь (а есть у Астафьева великое множество и таких героев!), а как качество нового поколения, присущее поколению с самого детства. Равнодушие в первую очередь к традициям, в том числе и к традициям предков... “мальчишки играют пряником, какие в детстве нам давали по праздникам”...

И всё же автор не смотрит в будущее со злобой и недоверием. В тексте сквозит между строчек неуловимая ирония, астафьевский юмор, усмешка, пробивающаяся сквозь сарказм и боль; усмешка, вызываемая решимостью выстоять во что бы то ни стало, не сломаться, сохранить в себе ту самую Божью искру... и показать людям бездны падения, не отворачиваясь, начистоту, мудро улыбаясь...

Надежда КАЗАНКОВА,
7 класс, с. Озерное

ПОЧЕТНЫЙ ПАССАЖИР

Долгожданный звонок с последнего урока, бегом в гардероб, еще рывок... вот я уже и на улице! Я тороплюсь, обгоняю прохожих, спешу на автобусную остановку. Морозный воздух обжигает щеки, но солнце