Совещание закончилось, и Илья Владимирович вместе со всеми вышел в приемную.
– Зинаида Петровна, минут на тридцать меня нет. Я там. – Главврач указал пальцем в потолок.
– Ясно, – игриво ответила секретарша.
Илья Владимирович запер дверь.
– Или я... – зазвучало на дальнем конце больничного двора.
Сел в кресло.
– Или я... – звучало под окном.
Главврач перевязал жгутом руку в локтевом суставе. Быстро поработал кистью.
Попавшая в ловушку кровь обнажила причудливую геометрию вен. Толстые, тонкие, прямые и изогнутые, они напоминали реки, обрывающиеся у похожей на озеро ладони.
“Или я...” Игла безболезненно скользнула в вену: “Кое-что я все-таки еще умею” – с удовлетворением отметил Илья Владимирович. И ввел содержимое шприца.
“Или я. Или я...” Голос слабел, как будто кто-то крутил к нулевой отметке барашек громкости на невидимом приемнике. Тело Ильи Владимировича дрогнуло. Руки, сжимавшие подлокотник, разомкнулись и безжизненно повисли. Лицо, как говорится, здорового розового цвета, стало, что холодный белый мрамор. Зеленовато-голубые глаза ввалились. Пришедший через час в кабинет главврача доктор Молибога констатировал смерть. Вскрытие установило – от передозировки. Горожане поставили свой диагноз “Доктора заказали”. И, правда, не успели отслужить по главврачу 40 дней, как больницу закрыли. Дефолт!
Так никто и не узнал истинной причины смерти Ильи Владимировича. А через год об этой истории и вовсе забыли.

г. Монреаль, Канада

ДиН память

Борис КОРНИЛОВ

ОХОТА

Я, сказавший своими словами,
что ужасен синеющий лес,
что качается дрябло над нами
омертвелая кожа небес,
что, рыхлея, как манная каша,
мы забудем планиду свою,
что конечная станция наша –
это славная гибель в бою, –

я, мятущийся, потный и грязный
до предела, идя напролом,
замахнувшийся песней заразной,
как тупым суковатым колом, –
я иду под луною кривою,
что жестоко на землю косит,
над пропащей и желтой травою
светлой россыпью моросит.

И душа моя, скорбная видом,
постарела не по годам, –
я товарища в битве не выдам
и подругу свою не предам.
Пронесу отрицание тлена
по дороге, что мне дорога,
и уходит почти по колено
в золотистую глину нога.

И гляжу я направо и прямо,
и налево и прямо гляжу, –
по дороге случается яма,
я спокойно ее обхожу.
Солнце плавает над головами,
я еще не звоню в торжество,
и, сказавший своими словами,
я еще не сказал ничего.

Но я вынянчен не на готовом,
я ходил и лисой, и ужом,
а теперь на охоту за словом
я иду, как на волка с ножом.
Только говор рассыплется птичий
над зеленою прелестью трав,
я приду на деревню с добычей,
слово жирное освежевав.