Леонтий РОНИН

ДВА РАССКАЗА

ПУХ, ПЕРО

Взад-вперед люди на вокзале томятся. Сколько едут!..
И под платочком видно – скуласта, широкая кость. В лыжных брюках. А поверх мятый сарафан – не больно красиво. Да удобство в дороге. Заговаривает с соседкой, та сидит на узлах, тут же:
– Купила вот, бабушка, я семнадцать кило пуха утиного по тридцать рублей, а у нас по сто двадцать!
– По пух приезжала?
– Пух, перо.
– А мальца зачем таскашь?
– Богаж короулить.
– Ну да, надо, конешно...
“Объявляется посадка на поезд сто двадцать семь, следующий...”
Схватилась молодая:
– Мой! Счастливенько, бабуся! – И с трудом, ссутулилась – чемодан нелегкий. Сынишка под сумками плетется.
– Торопись, Гера!
– Сама-а-то...
Солдат, весело:
– Давай помогу, красотка!
Тащит, сам поглядывает.
– Спасибо вам.
– И вам того же!
Фу... поехали. Пуговичку отпустила, ноги широко поставила, обеими руками платочек к лицу кидает. Что это, и никто не сел в купе больше-то?
– Гера, не скачь по полкам!
Назад пошли шары-фонари, медленно покатило, а вот шибче, и скоро разогнало, да все дома, домишки, заводы – длинный город!
В дверь кто-то.
Откатилась – солдат.
– Устроились, как дома? – Шагнул. Для мальчишки уже старый знакомый: можно зеленую фуражку схватить.
– Гера, отдай!
– Пу-усть, – сел. Обстановку оценил. С проверенного начал, даже хитринку из глаз не спрятал – так уверен был. – Как муж-то одну отпустил?
С полки:
– Нет у нее мужа, ты женишок, да?
Видалый солдат, а не нашелся ответить ребенку.
На весь вагон: “Есть ва-афли, пече-енье, конфеты, зефир”...
– Как зовут-то?
– Анна.
– Меня Алексей.
“Глаза у нее несчастные”...
“Глаза у него будто крыжовник спелый”...

* * *
Торговки на станции к поезду бегут.
Алексей ведро яблок несет:
– Дешевка, Аннушка!

– Зачем тратишься, Олеша? У нас есть яблоки-то, вона, в чемодане.
Гера спит. Рядом сидят – рука за ее спиной.
– Олеша, не каменная же я, не надо... Боюсь, Олеша, кто взойдет... Вот и мой три года служил – изболовался, а я ждала его. Только пришед – Гера заболел, в больницу положили, отец пошел ночью дежурить – тяжелый Гера был – зостали его с няней. Опозорил меня. Ходил потом, просил простить. Не любила б, так простила. Развелись. А он... жолеть еще будет!
Редкие дождинки чертят наискосок оконное стекло.
Алексею кажется: капли кладут морзянку – тире, точка, точка, тире.
Анна видит: капля подрагивает и тихо ползет по стеклу слезой.
– Ну что ты, Аннушка, не надо.
– Слезы близко, Олешенька. Развелась когда – с мамой жила – не довал прохода один розженя. А самой бабе трудно. Взяла его, пожолела. В ватнике одном пришел, даром что специальность богата – мошинист. А я как с тем-то развелась и корову уж справила, поросенка, мебель, у доярок теперь тоже заработки не плохи. Пить он стал. И бьет меня. С депо его погнали, а в деревне работать не хочет, начал домашность пропивать, ему даром досталось, не жалко. Гоню – не идет. Еще грозится – зорежу, мол, по ревности, года три только дадут...
Стемнело.
Свет станционных фонарей врывался иногда в купе, чтобы сразу исчезнуть.
Он видел: изголодалась по ласке.
Она поняла: юбочник, греховодник.
Вот теперь, подумал. Поднялся, задвижки дверей запер. Она уступила.

* * *
Утром на перроне ее станции неловкость кака-то... Не смотрели в глаза.
– Напишешь?
– Ага.
“Он” стоял у грузовика, за оградой перрона – плюгавенький мужичишка, на голове не то пух, не то перья; пьяный. Анну увидел, не пошел навстречу.
Алексей донес вещи.
– Прощай, Олеша.
– До свидания, дядя Леша, – Герка уже в кабине, машет.
“Со второго пути от перрона...”
Поезд дальше тронулся.

Скачать полный текст в формате RTF