Виталий КОВАЛЬ

К ТЕБЕ, ОТЕЦ...

Повесть-исповедь

В Таураге самые красивые цветы...
Желтые розы, белые астры, красные гвоздики...
И чернобривцы из родного дома.
А над ними в небе так печально курлычут журавли.
Здесь выстраиваются они в свои клинья, отсюда летят в дальние края...
Сколько им лететь?

I

– Пап-ка!..
– Оте-е-ец!..
– Батя!..

Я не кричу. Я шепчу эти слова. Все время. Столько лет они готовы ежесекундно сорваться с моих губ, но я еще крепче сжимаю зубы. И в сорок лет – как сорок поминальных дней – думал о тебе, отец. И в пятьдесят, и в шестьдесят. И так будет всегда.
Я не кричу. Я молчу. Жутко молчу. Потому что у меня нет того, к кому я мог бы обратиться с этим дорогим словом. Его у меня подло отняла война. Я молчу. Всю свою жизнь молчу. Молчу так, что иногда даже самому становится страшно от этого молчания...
Наша хата на самом краю села. Возле перекрестка дорог. Старый путь, что тянулся рядышком с хатой, шумит черными тополями, зарос травами и сорняками. Он давно уже забыт, потому что чуть дальше, в нескольких километрах, проложен новый асфальт. А перекрестная разгрузочная дорога из села устремляется прямо на поля. Пересекаются дороги возле самой хаты. А напротив хаты – в поле на холме – старая-престарая полуразрушенная ветряная мельница. Вот-вот взмахнет крыльями и вознесется прямо на небеса.
Все переплетается здесь, на этом тихом-претихом перекрестке: день и ночь, осень и зима, давнее и нынешнее, и даже я сам – маленький и большой. Тот, который бегал босоногим по этим дорожкам. И нынешний – со многими болезненными вопросами ко всему свету и к себе. Их намного больше, чем тогда, когда был маленьким.
Давным-давно никто не живет в этой хате – разъехались и умерли. Темнота проглядывает из ее окон, и лишь стертые пороги как будто припоминают ту жизнь: скорбь, невзгоды, печали, редкие удачи, маленькие радости. Все замерло в ней, только посреди огорода пышно разрослась дикая ветвистая яблоня да привольно роскошествует вокруг бузина. Запустение, осиротелость хаты прикрывают высокие могучие черные тополя, сверкают над ней большие – нигде таких нет – звезды. Да пролетают космические корабли, реактивные самолеты, и – как и тогда – сиротливые журавлиные стаи...

Это самое дорогое для меня место на земле. Перекресток, небо и звезды, и бузина, и сорняки, и ветряная мельница, которая всегда машет мне крыльями, где бы я ни был. Стремится оторваться и никак не оторвется

от этой земли, от этой небогатой и самой дорогой красоты. Не может оторваться, как и я.
У ветряной мельницы сломано крыло. Что-то сломано и во мне, что-то болит, что-то грезится – всплывает из тех детских лет, появляется и тут же исчезает, будто прячется за густой пеленой осенних дождей и туманов...
Что-то во мне сломалось, отец... Отец, отец...
Возле хаты цветут чернобривцы, их еще называют бархатцы. Подсолнухи в огородах поворачивают свои головы ко мне. И тишина, тишина, тишина... Нет нигде никого и ничего.

Тишина неимоверная. Тишина такая, что, кажется, слышишь, как дышит земля, как шуршат над хатой тучи...
Нигде никого. И ничего... А мне слышатся голоса. Голоса в такой тишине – это страшно... Голоса молчаливых журавлей... Голос отца, который не возвратился с войны... Голос моей матери – старой и молодой... Голос сестры, которая давно уже умерла... Голос брата... Голоса всех моих односельчан – тех, кто есть и кого давно уже нет. Голоса живых переплетаются с голосами мертвых, ведут разговор... И мой голос – неслышный, хрипловатый, отчаянно печальный... И голоса звонкие, веселые, радостные – моих детей. Тяжело их соединить. Но они все-таки сливаются в один – голос земли, неба, травы, воды. Голос давний, далекий, и голос только рожденный.
Через толщу лет к тебе, отец, обращаются мать, дочь, сын, внуки твои... С далеких лет сквозь пелену туманов и дождей пробивается и мой детский звонкий голос:
– Па-па! Отец!..
Никогда в жизни не пришлось мне выговорить вслух эти звонкие, ясные, самые желанные, самые красивые слова.
От тебя мне осталась только старая, выцветшая фотография, единственная, которую ты прислал с фронта. Она – единственная... Фотография моего отца...
Когда я был еще очень маленьким, верил в чудо: проснешься утром – а ты в хате, будто вот с той фотографии сошел... В печи солома потрескивает, и такое тепло – то ли от тебя, то ли от огня – охватывает меня. Но оглядываешься – и тебя нигде нет. Меня всего холодом прошибало, мурашки бегали по коже. А я все равно бежал на улицу, выглядывал тебя, сколько помню себя маленьким. Выбегал за село к старой мельнице. На ту дорогу, по которой ты ушел от нас...
Тогда, когда ты ушел на войну, мне было только полтора годика. Потом ты был где-то далеко, когда мне

Скачать полный текст в формате RTF