Виталий НАУМЕНКО

“ВМЕСТО “ВХОД”
ИМ ЧИТАЕТСЯ “ВДОХ”...”

Термин “поколение” удобен, легок в обращении. Эффектен. Им можно манипулировать, как вздумается.
Помнится, несколько лет назад, когда мы с Анатолием Кобенковым готовили второй выпуск нашего поэтического альманаха “Иркутское время”, мы решили разбить всех иркутских поэтов – авторов этой книжки – на три поколения: старшие, средние и младшие, да еще и сопроводить собственно стихи некими размышлениями на тему – чем одно поколение отличается от другого, в чем особенность каждого и т.п. Получилось вроде бы убедительно. Действительно, нашли в каждом возрастном срезе что-то именно для него характерное, какие-то общие тенденции, заходы, даже на уровне словаря...
И все же теперь я склоняюсь к тому, что никаких поэтических поколений не существует. Есть отдельные поэты, отражающее время – одно на всех – в меру своего личного опыта и таланта. Одно поколение – это современники, а не ровесники.
Поэтому всё нижеследующее, касающееся поэтов молодых, тех, кому чуть за двадцать, посвящено не задаче найти между ними сходство, поставить в один ряд или расставить по росту, а наоборот – показать самостоятельность, “штучность” каждого. То есть термин “поколение” тут никак не годится и, сразу оговорив его, я сразу же с ним, без сожаления, и расстаюсь.
Что мне кажется бесспорным: несмотря на появление в последнее время литературных премий для “перспективных авторов”, на возрождение “совещаний молодых”, на обилие специализированных изданий для начинающих, на интернет-вольницу, молодые поэты сегодня как никогда рассеяны, мало друг друга знают, а, возможно, и не очень хотят знать.
Одна из причин тому: стилистическое размежевание. А оно с каждым десятилетием усиливается. Соответственно, многие поэты перестают понимать друг друга, не могут объяснится и не способны друг друга читать. Потому что полагают предметом поэзии совершенно разные вещи.
Если еще в восьмидесятые было несколько направлений: классическая школа стиха, постакмеистическая, советская, питающийся ей концептуализм, ну и где-то сбоку припеку авангард, то уже сегодня они настолько смешались, что ничего понять нельзя, особенно автору, впервые накарябавшему строчку. Не только интернет и свобода книгоиздания узаконили любую графоманию, хотя и они тоже, ее узаконили люди, не обладающие вкусом, но обладающие энергией и организаторскими способностями.
Нет ничего проще, чем внушить молодому поэту, что он гений. Большинство уже начинает с этим ощущением, далее – в случае нормального протекания болезни – оно претерпевает метаморфозы, оборачивается сомнениями, гоголевщиной, самоедством, паузами неписания, или – остается незамутненным.

Из “юных гениев” легко сколотить “армию Урфина Джюса”, тем более если они пишут примерно одинаково (как бог на душу положит), а критерии поэтического в их головах размыты до полного неразличения.
Разбирать стихи таких поэтов мне неинтересно. Поэтому я напишу о других, о тех, чей путь – путь одиночек. Тяжелый, извилистый, то и дело пропадающий в тумане. Но они, по крайней мере, определились со своим предназначением. И относятся к нему всерьез, “играя” в стихи только тогда, когда действительно весело, а не от творческого бессилия.
Есть еще одна вещь, о которой невозможно не упомянуть. Опыт провинции. Об этом мы тоже размышляли в “Иркутском времени”. В частности, пытаясь установить контуры такого понятия, как сибирская поэзия. Ничего не добились, но вышли из спора чуть обновленными.
Наличествовала там, например, сентенция Юрия Беликова, провокационная, но до предела и продуктивно заостряющая разговор: “Москве, по преимуществу, интересна она сама. Сибири (и российской провинции вообще) интересна не только Сибирь, но еще и Москва, как, собственно, вся остатняя Россия. Подсознательно поэты Сибири – охватнее, шире. Стало быть, потенциально глубже, потому что широта в России – все равно что глубина”.
Конечно, это спорно. Очевидно другое. То, что сформулировано в той же дискуссии Еленой Шерстобоевой (и я с ней полностью согласен): “...у провинциалов есть какой-то внутренний стержень, стимул пробиться. Следовательно, в стихах провинциальных авторов как-то сильнее выражено “я”. А это – самое главное. В таких стихах больше свободы и смелости, желания заявить о себе. Больше стремления рассказать или даже крикнуть, что вот он я, и я есть, и я вот такой”.
Провинция жестока к своим. Но в ней проще быть поэтом. В старорежимном, а по мне прямом смысле этого слова: человеком, живущим сложно и полноценно, мучительно и жарко, выходящим к свету через темноту и к гармонии через темноты.
Есть и еще одно: поэтическое обживание данного тебе судьбой пространства. Своей комнаты, своего двора, своей улицы, города, а в конечном счете – пейзажа, срединной точкой которого ты оказался. Тяжело обживать сегодня Петербург, чья мифология громоздка, утонула в самоповторах, статична так, что с места не сдвинешь. Но еще тяжелее, зато и в тысячу раз интереснее – место, которого до тебя в поэзии, в этом ином, особенном измерении, не было.
Вот как это делает иркутянка Марина Акимова.