Эдуард ХВИЛОВСКИЙ

ВЫШЕ ГОЛОВУ, БРАТ!

* * *

Выше голову, брат, в этом радостном мире
                                                                  печали!
Ты, я вижу, не рад набежавшей весенней тоске.
Ты такой же, как я, – нас с тобою уже распинали,
И родная земля ловко ладила доску к доске.
Твой простуженный вид воскресенье твоё
                                                                  не украсит.
Он молчит и кричит на холодном и тёплом ветру.
Нынче совесть и стыд где-то в море далёком
                                                                  баркасят.
Не спасу я тебя – завтра сам от удушья умру.
Мы не первые здесь и не завтра последними
                                                                  станем,
А соблазны и спесь есть не то, чем нас можно
                                                                  кормить.
Из самих же себя на самих же себя и восстанем,
Если сами себе не позволим внутри себя быть.
Неизбежность во всём – от источника
                                                                  до поворота,
Где и ночью, и днём перелётная носится пыль.
А ворота в степи – это просто в степи те ворота,
За которыми вход в изумительный наш
                                                                  водевиль!
Мы играем с тобой, как положено просто
                                                                  актёрам.
Мы вдвоём и они! И они тоже с нами вдвоём!
Драматургом, оркестром, рабочим кулис,
                                                                  режиссёром –
Будем сами, и сами все песни в спектакле споём!
Выше голову, брат, я с тобой – до последней
                                                                  минуты!
Хорошо то, что есть! То, что будет – милей
                                                                  во сто крат!
Как Сократ, будем несть свои маски до встречи
                                                                  с цикутой
И ещё одну песню споём у невидимых врат.

* * *

Смотри! Я по вершинам ёлочным
к тебе несусь на покаяние,
морозом щиплющим, иголочным,
на безотчётное свидание.

По необъявленному признаку
найду отмычки залежалые
и обезличенному призраку
вручу свои кредитки талые.

Разворошу я одиночество,
позажигаю звёзды малые,
и однозначное пророчество
прольёт на землю струйки алые.

Да совершится невозможное –
схлестнутся левое и правое,
и ты возьмёшь своё пирожное
из места тайного и шалого.

Так распогодится окрестие
во встреченном лобзанье звонкое.
Золоторунное наперстие
под шалями такое тонкое.

* * *

Всё вместе сложилось
от прежних времён
и вместе сыскрилось
в один медальон

из локонов, лестниц,
оград, фонарей,
закладок, чудесниц,
прохожих людей,

невидимой мяты,
царапин, горстей,
заплат и зарплаты,
вечерних гостей,

безропотной вести,
жары, ветерка,
трухлявых предместий,
пивного ларька.

Осталось лишь фото
на ровной стене
и что-то, и что-то
и что-то во мне.

* * *

Вот зеленеющий глазок
приёмника. Велосипед.
Арахис. Яблочный компот.
Отец, спасающий от бед.

Акаций беловая тьма.
Сирень за ветреным углом.
Спросонный слабый голос:
“Ма-а-а...”
Раскачивающийся дом.

Раздуй сильнее огонёк
вечерней фразы и сумей
разжечь без спичек уголёк.
Не смей со спичками. Не смей.

г. Нью-Йорк