Владимир НЕШУМОВ

МЕСТА

Неканонические строфы

* * *
Теменью прочно-тонко стянут горизонта шнурок; ночи августовской большой мешок звёздами полон...
В этом объёме – разинуться и вдруг остынуть душой, слыша переиначенный тютчевский гомон волн:
то, что видишь-зришь,
силком не понять,
а возможно лишь
целиком принять.

* * *
Согласно уральским былым приметам, в укромах, заросли где томной малины, гнездятся розовые турмалины, а в осыпях, где высоких и тонких гвоздик балеты, редко-разово, но – попадаются хризолиты; некоторые говорят-укоряют, – мол, подобные байки для тех, у кого “с приветом”, однако иные “психи” верят и страждут, и ковыряются втихаря; отыскивают что-либо, нет ли? – пойди, расспроси их, – расскажут, жди.

* * *
Вымахов кипрея над остатками старого одинокого чёрного сруба, выхватов пламени из кладки поленьев уединённого ночного костра – одинакова взгляду растрава цветенья-горенья; в памяти совместны круги от увиденного, слиты наглядно – печальная радость, и что удивительно: многим понятна, знакома их метаравность и так, безо всяких подсказов тайги.

* * *
Из оленя-свистульки, вылепленной не столько из глины, сколько из уральского детства, выдувается звук: нота “ля”, и – словно в лесу, но это не зов, а напоминание в комнате старикану о невозврате в дела и места, где цветная земля берегов Исети мальцу невозбранно дана была не корысти ради, не пользы, а песни для.

* * *
Летом, лёжа ничком на тёплом дощатом настиле мостков, если дотрагиваться периодически пальцем до песчаного дна, то за прикосновеньями последует по течению ряд вихорьков и слюдяных на солнце искорок-вспыхов внутри прозрачной воды; в семилетнем возрасте такое занятие – “пусканье волчков” – не надоедает, во всяком случае до тех пор, пока не занемеет, не заледенеет рука.

* * *
В виде кораблика вырезан рыболовом-подростком из бурой сосновой коры в подражание взрослым особенный поплавок, основное устройство испытанной на быстринах снасти, – чтобы на леске от берега запускать поводок с насадкой-живцом – рыбкою, например, синепупкою – поперёк течения прицельно к такому на стрежне месту, где – пена и толчея сора, в надежде и страсти – выудить оттуда, пусть и не скоро, но жереха зато или голавлика.

* * *
Виляньем русла под влиянием рельефа местности, сил тяготенья и вращения Земли – петляиста и всякому по-своему прекрасна река, увиденная с высоты полёта не в малой близкой частности теченья в будущее время, а целиком в изгибном и лекальном блеске всея воды, в её причудливости возвращенья в море.

* * *
Яшмовые глыбы поймы реки Сакмары внешне между собой мало разнятся – замшелые, будто замшевые; для бутолома они – посильные пустяки, но – головная боль для мастера камнереза: попробуй-ка тут угадай, пойми, какова у каждой расплавная свара была и застыла внутри, – выйдет ли ваза?..

* * *
Из бликов озёрной поверхности, чаек, изнанок листьев береговой мать-и-мачехи, обнажений осокорей, вётел и прочего опаданья, мерцанья, мелькания северо-восточным ветром, прозрачным холодом образованы уравнения, которые хотя и вне категорий, законов, оценок любой математики, но – со множеством неизвестных ранее оттенков осеннего золота и серебра.

* * *
Настильные траектории первого снега, летящего сразу со всех сторон, зрителю, пялящемуся тупо в окно сквозь маятниковые ветви сада на тусклый лёд озера, выглядят, словно бы несметные одновременно партии настольного тенниса туч, и сравненью тому причина: вечер и ветер-чичер.

* * *
Из-за того, что за оконным стеклом синие сумерки, лёгкий мороз и туманец, будто накурено, – в комнате спешка, наклон головы над столом, над бумагой, квадратом ватмана: белила, сепии, сурики; грозди рябины – гвозди-рубины, снизу тимьяны – вдребезги пьяны, веток яблони танец, – и всё это инеем оконтурено.

* * *
В утробе топливника на чугунных колосниках – угли-жар, сверху – белый камень-кварц – оскален и раскалён и напрашивается на квасок; плесканём если мы, то издаст он “урр-пых” мятным паром, дескать свобода всем капиллярам и порам тела – расширяться-дышать, в баньке, чать, – не в сугробе.