Сергей ЛЕКСУТОВ

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗМИЙ

1.

Тихий вечерний ток воздуха вносил в распахнутое окно приторно-сладкий аромат распускающихся яблонь, которыми по периметру была обсажена вся ограда детского садика. Алик сидел на широком подоконнике, вытянув одну ногу на подоконнике, а другую свесив внутрь, для подстраховки, чтобы не сковырнуться ненароком со второго этажа. На колене его лежал конспект, но вот уже добрых пол часа он не двинулся дальше первой строчки, а все из-за дурманящего аромата яблоневого цвета. Хорошо. Город затихал. Все глуше и глуше шумела за домами оживленная улица, только время от времени глухо и будто обиженно, завывали в той стороне троллейбусы. Вчера закончились Майские праздники, впереди День Победы. Зимнюю сессию Алик сдал удачно, так что к летней подходит без хвостов. После праздника начинается зачетная неделя, надо бы конспекты почитать... Ночные дежурства в садике не причиняют особых хлопот; и хорошо можно поужинать остатками детской еды на кухне перед сном, можно и конспекты полистать, и за все это еще и сотня рублей в месяц. Недаром такие места только по большому блату для студентов бывают. Еще осенью хорошая знакомая матери помогла Алику сюда устроиться. Было бы вообще отлично, если бы не Вадим...
Алик понятия не имел, с чего это Вадим еще со вступительных экзаменов вдруг взял над ним покровительство? Алику не нравилась эта бесшабашность и размашистость развлечений Вадима, но до сих пор Алик жил так скучно! С другой стороны, с Вадимом и поздно вечером пройтись по улицам, и прогуляться на дискотеку, не страшно. При одном взгляде на Вадима у любой компании парней моментально пропадало желание задираться.
Сколько себя помнил Алик, в семье не случалось особых радостей; всю жизнь прожили на одном месте, родители даже проработали до самой пенсии на одном и том же заводе. Наверное, и у Алика судьба такая же. Не зря же отец посоветовал ему поступить на тот же факультет университета, который окончил сам в первые послевоенные годы. Алик был у родителей единственным, и к тому же поздним ребенком.
Александр Кондратьевич работал экономистом на заводе, часто задерживался в отделе, решая какие-то недорешенные в рабочее время вопросы, три субботы в месяц тоже проводил на работе. Вечера и воскресные дни лежал на диване с книгой. Только на Новый год и День Победы он с женой устраивали праздник. Готовились заранее, скрупулезно; запасали водку, за день брали отгулы и вдвоем колдовали на кухне, готовя закуски. Приходили в гости всегда одни и те же: трое-четверо мужиков, седых и побитых жизнью, с такими же увядшими и усталыми женами. За общим столом быстро будто расцветали все; смеялись, наперебой говорили тосты, что-то рассказывали друг другу. Однако это веселье за общим столом длилось недолго. Потом женщины уединялись на куне, а мужики собирались у одного конца стола; отчаянно, стакана

ми, пили водку, при этом, не пьянея, и вели бесконечные разговоры о войне.
Алик устраивался где-нибудь поблизости и слушал. Однажды вдруг с изумлением понял, что старики с удовольствием и с какой-то светлой ностальгией вспоминают грязь и холод окопов, карболовую вонь и вшей медсанбатов. Неизменно смеются над каким-то Петькой, который неделю копил во фляжке наркомовские сто грамм, чтобы потом разом надраться и почудить. Всякий раз старики шутили по поводу истории, случившейся с Александром Кондратьичем; когда его, выпускника ускоренных офицерских курсов, однако в звании сержанта, как самого сознательного бойца, оставили охранять застрявшую повозку с минами, а он несколько болотных кочек принял за немецких диверсантов и переполошил все расположение батальона. С неизбывной ненавистью старики вспоминали какого-то Кислицына, про которого все знали, что он “сексот” и “стукач”, все его боялись и ненавидели. С каким-то неисчерпаемым изумлением и благоговением говорили о том, как Петька, упившись сталинскими ста граммами недельной выдержки, орал во всю глотку: что, мол, жаль, их минометная рота в атаки не ходит, а то бы он в первой же атаке пристрелил Кислицына... Но, как видно, СМЕРШу и НКВД на Петьку было наплевать. Александр Кондратьич высказывал соображения, что Петька тоже был обыкновенный провокатор СМЕРШа. Остальные до крика оспаривали его подозрения, выдвигая аргументом то, что Петьку достал немецкий снаряд. Во время очередного наступления на Ржев, Петьку так шарахнуло комом мерзлой земли по каске, что шейные позвонки не выдержали. Выжить-то он выжил, но, как рассказывал ротный санинструктор, по долгу службы часто навещавший санбат: – “...голову держать уже не сможет, и мозги отшибло начисто; лежит и слюни пускает, да ухмыляется...” Александр Кондратьич возражал, что немецкие снаряды не различали, кто простой солдат, а кто “сексот”... Но сочувствовал он Петьке, не меньше других. Петьку долго не отправляли в тыл, ждали, наверное, когда он умрет, но он и санбатовских врачей переупрямил; в тыл его все же отправили.
Как-то, после очередного спора, не придя к соглашению, замолчали, выпив по стакану, Александр Кондратьевич сказал тихо:
– Терпеливым был Петька... Может, и сейчас в какой-нибудь богадельне лежит, ухмыляется и слюни пускает...
Кроме двух праздников, остальные дни в году Александр Кондратьевич нудно работал. Конечно, на его мизерную зарплату и пенсию, да такую же пенсию

Скачать полный текст в формате RTF