Олег ХАФИЗОВ

ДЕРЕВО

Поперек дороги лежало мертвое дерево, корни которого уходили косматой пещерой глубоко в вывороченную землю. Объехать или сдвинуть этого окаменелого мертвеца было невозможно, но и без него машина села бы на дно в глубоких колеях от самосвала, где, несмотря на хорошую погоду, заболотилась вода. Шофер пробежался по тропинке между дремучим оврагом и косым забором крайнего дома, вернулся услужливой трусцой, ударил себя ребром правой ладони по сгибу левой руки. Дальше дороги не было.
Координатор Международного Общества Друзей Природы Марион Козлоф завела глаза вверх и издала игривое “вау”, каким англоязычные проявляют восторг. Она и сама любила подпустить в общении с мужчинами толику похабщины, которая больше не является их привилегией. Гораздо противнее, на ее прогрессивный взгляд, были попытки галантерейного обхождения: пропускание вперед, целование рук, лакейское одевание в передней... А ну как она стала бы целовать мазутные руки этого грубого шофера?
– Дальше – ногой? – бодро спросила она, тряхнула чистыми короткими волосами и выставила из машины ножки в шнурованных ботинках на рубчатой подошве.
– Пешком, – поправил ее шофер. – У нас говорят: пешко-дралом.
– Развернись и жди возле трассы, – окоротил шофера капитан соцстраха, дюжий человек в пятнистой униформе, общей для любых внутренних ведомств. Сейчас многие носили подобную форму зеленого, серого, синего, черного цветов, будучи силовиками, а то и просто для удобства, на дачном участке, на рыбалке, в лесу. Капитан был не совсем штатский, но и не военный, из тех деятелей, что ходят без оружия, но при полномочиях, как гражданские летчики или моряки, тоже называемые «командирами» и «капитанами», тоже при погонах.
Третьим членом комиссии был человек вовсе без полномочий, но при четвертой власти, журналист Стас Листьев, приглашенный иностранной активисткой для glasnosti. С этим кудреватым суесловом, задававшим множество пустых вопросов и не слушавшим ответов, капитан был вынужден мириться как с фактом. Он понимал, что сам по себе Листьев пронюхает и наболтает больше лишнего, чем под присмотром, и вел себя с брезгливой вежливостью официанта. Листьев был одет немодно и неопрятно, вразнобой совмещая пиджак с галстуком и джинсы с кроссовками, он стрелял сигареты и при знакомстве повторял, что он журналист Листьев, но не тот, которого убили, а тот, который пока жив. Почему-то после этой шутки все смотрели на него с удивлением, но не смеялись.
Перебравшись через поваленное дерево и пройдя вдоль кривого частокола, комиссия остановилась у крутого глубокого спуска. Перед ними раскинулась широкая неровная долина, покрытая желтеющей скошенной травой, справа окруженная зарослями речного изгиба, слева – темным, пыльным, отмирающим ельником. Посреди долины стояло небольшое кирпичное строение наподобие сторожевой будки или насосной станции, за его проволочной оградой был посажен небольшой квадрат картошки, росли яблони. Наискосок к домику вела еле заметная тропа, почти

заросшая за нехоженностью. Подъезда к домику не было, хотя на цементированном дворе, между деревянным туалетом и беленым сараем, стоял мотороллер с кузовом, без колес. Будка не отличалась от других подобных сооружений, предназначенных одновременно для жизни и несения службы, за исключением одной особенности: в правой части ее толевой крыши, возле трубы, было проделано неправильное отверстие размером с канализационный люк, и оттуда торчало высокое взрослое дерево с зеленоватым стволом, обложенным ветошью и картонками по краям бреши. Дерево разрослось настолько, что почти задевало боковыми ветвями проложенную через долину линию электропередачи, а повалившись могло выворотить половину крыши.
Увидев странное здание, Листьев тут же выхватил из кожаного сундучка дальнобойную камеру и сделал несколько снимков навскидку. После каждого щелчка лицо капитана немного каменело; он физиологически, аллергически не переносил любые виды фото– видео– и киносъемки, любые способы магнитной, цифровой и прочей записи, включая карандашные наброски в блокноте.
– Что ж вы сразу-то... – неприязненно улыбнулся Листьеву капитан. – Еще и подойти не успели, с налету-с повороту...
– Чиз! – ответил корреспондент и щелкнул лицо капитана прямо с груди, без наводки. Капитан неодобрительно покачал головой.
Марион Козлоф, между тем, рассматривала дерево в бинокль.
– Похожа на липа. Нет, не липа, больше ясень или клен, возраст – около сорок лет, высота – около тридцать фут. Вау! Плоды, Стас, видите плоды!
Она передала бинокль Листьеву.
– Да, смахивают на маленькие яблочки или большие сливы, знаете, бывают такие волосатенькие в тропиках, типа яиц.
– Папай?
– Именно. Я хотел сказать папай.
– Папай не терпит мороз.
– В том-то и дело, в том-то и дело... А что если тутовый шелкопряд?
Для иностранки Марион Козлоф очень недурно владела русским языком, о таких принято говорить, что они знают русский не хуже нас с вами, только иногда в ее речи замечалась некоторая неурядица падежей да чрезмерная ясность выговора, милая сердцу русских мужчин прошлого века в произношении прибалтийских женщин.
Но такие понятия как “тутовый шелкопряд” были известны Козлоф только по-английски, и то сказать, какой городской житель, не будучи специалистом по ботанике, перечислит десяток пород деревьев, хоть на каком языке? Листьев к таким явно не относился, отличая березу от сосны, но не сосну от ели. Он одинаково мало разбирался в ботанике, политике, литературе, спорте, промышленности, но твердо верил в то, что читатель (то есть, нормальный человек) в этом разбирается еще меньше.
– Тутовый шелкопряд – не дерево, а червяк, поедающий листья тутового дерева, – отмстил капитан, вовсе не такой глупец, какими их изображает пресса. – Шелкопряд используется в тутоводстве для получения сырья натурального шелка.
– Ах вот как... – Стас беззаботно улыбнулся капитану, не испытывая ни малейшего смущения, так что

Скачать полный текст в формате RTF