Валерий АБАНЬКИН

Я БЫЛ
СЕКСОТОМ БОГА

В НАШЕМ ДОМЕ

В нашем доме время крошится в труху.
Дети плачут у соседей наверху.
В нашем доме и Гоморра, и Содом.
В темном мороке плывет усталый дом.

Он плывет, скуля, и я его Харон.
Он измаялся, он – после похорон.
“Этот дом уже пропал, пропет, пропит!” –
Моя правая уключина скрипит.

А соседи кроют матом и хулой,
Что я сволочь, что я падла, что я злой.
Отвожу я сено, волка и козу.
Я боюсь, что никого не довезу.

Я гребу, изнемогая, что есть сил,
Будто Бог нас на тот берег пригласил.
Брошу весла к черту, некому встречать!
Может, я детей успею покачать.

* * *

Я как труп лежу посередине
Уж давно не топленой избы,
Только кот живет при господине
И лакает молоко судьбы.

Он чем больше пьет, тем больше алчет,
Ночью ходит к кошкам погулять,
Мне обидно, я уже не мальчик,
Иногда мне тоже нужно блядь.

Кот – паскуда, он, как дьявол, черен,
От башки до кончика хвоста.
Он, наверно, жизни смотрит в корень,
Потому душа его проста.

Лишь когда в его атласной шкуре
Гаснет электрическая ртуть,
На прощанье фыркнув кошке-дуре,
Он, как зверь, мне прыгает на грудь.

Вот тогда мне хочется напиться,
На луну повыть, в кабак сходить,
Но уже веревочке не виться,
Боязно кота мне разбудить.

Я РОДИНЫ НАЦМЕН

Я родины нацмен, я был сексотом Бога.
Я отошел от дел без блата и без крыш.
Топчусь, как старый бомж, у отчего порога.
За пазухой моей душа пищит, как мышь.

Мечтает мысль моя – оттаявшая муха –
Добраться до небес, а может, до клоак.
Назойливо зудит, я подержу у уха...
Её бы отпустить, да не разжать кулак.

Когда в разменный пункт вы в очередь стояли,
Я хижины для вас не строил, а копал.
Мои дома в земле приветливо зияли.
Но только я еще в тот список не попал.

И почему меня земля не полюбила?
За шиворот трясет могильною трухой.
Я слеп, и глух, и нем, я колокол без била,
И мир во мне кипит, горячий и глухой.

ЧАСЫ

Ночь, одиночество, часов тахикардия...
Их нервный тик сведет меня с ума.
Моя душа с рожденья затвердила,
Что жизнь без времени пустынна и нема.

Мой маятник, колесики и оси
Собрал из хлама старый часовщик.
Поскольку я показываю осень,
В залог не взял меня пархатый ростовщик.

Но я иду и отмеряю время,
Как и другие, только не спеша.
Секунд, часов и дней святое бремя
Безропотно несет моя душа.

Лишь тик да так – и вся моя забота,
Но все-таки она еще в чести.
Проспит Господь, не выйдет на работу,
Забыв меня на завтра завести.

* * *

Стоял впереди среди ловчих,
Он был не дурак, не дебил.
Отмучался маленький хлопчик,
Зато никого не убил.

Он далее носа не видел,
Он с детства к добру прикипел,
Зато никого не обидел,
А, может, еще не успел.

Не стоило, может, стараться,
Страдать и идти до конца.
Никто не учил его драться,
Как будто он рос без отца.

Теперь его царство не придет,
Нам дважды его не сгубить.
Нам поздно его ненавидеть,
Нам рано его полюбить.

СТАРЫЙ ПЕС

Мне нынче старый пес покусывает руку,
Срывая кожу в кровь, но я его терплю.
Ему, поганцу, я напоминаю суку,
Когда седую шерсть на горле тереблю.

Зачем же я, дурак, так бил тебя нещадно,
Когда ты от меня на волю убегал?
Мы, люди, тоже псы, и мы гуляли стадно,
Когда хозяин спал и нас не напрягал.

Лежи, мой дряхлый друг, лижи былые раны.
Прости, что кость твою когда-то я отнял.