РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ ВДАЛИ ОТ РОССИИ

МОЛДАВИЯ

Николай САВОСТИН

ТРИ РАССКАЗА
СОРОК НЕБЫЛИЦ

В далеком-предалеком забайкальском селе на берегу Онона у границы с Монголией я, девятилетний мальчик, оказался один среди чужих людей, причем – очень нелюдимых и озлобленных. Время было такое. Мы были приезжие из центра России, чужаки среди забайкальских казаков, в прошлом живших на отшибе довольно привольно и теперь полагавших, что тяжелые времена, репрессии, колхозы, где трудишься неизвестно за что, и прочие невзгоды тех далеких годов пришли из европейской части, от нас, “кацапов” или “хохлов” – все равно. Да, оказался совершенно один в чужой избе, где наша семья снимала комнату. Отец мой, прораб, сооружавший строения первой во всем районе МТС, вдруг запил, увлекся молоденькой учительницей, начались нелады в семье, вмешалось начальство, учительницу срочно перевели в какое-то отдаленное село, отец неделями пропадал из дома, словом, мать не выдержала и, оставив меня на время с отцом, уехала в районный центр, чтобы там обосноваться и потом забрать меня. А отец совсем сошел с ума, - оставив хозяевам избы денег, чтобы те кормили меня и следили за моей учебой в школе, исчез, как провалился… Из разговоров хозяев между собой я узнал, что отец пропадает у своей “зазнобы”, что она беременна и у меня скоро будет братик или сестричка…
Отлично помню этих людей, взрослых, по какой-то причине не любивших меня, им доставляло удовольствие изводить меня разговорами о том, какие плохие мои родители, как я им осточертел, как дорого обходится еда, которой они меня кормят. Кроме всего прочего, их, видимо, выводило из себя то обстоятельство, что я учился очень хорошо, не напрягаясь, и, испытывая удовольствие, много читал (научился читать в пятилетнем возрасте), их же трое детей ходили в школу из-под палки. Я буквально голодал, хозяева ели отдельно, мне же приносили в мой закуток почему-то в эмалированной кружечке пшеную кашу. Я был (и до сих пор остался) болезненно застенчивым, не смел ничего просить…
Соседские бабы горевали над моей судьбой, и однажды одна из них зазвала меня к себе, когда я шел из школы. Прослезившись, она погладила меня по голове и предложила: “Поезжай, парень, к матери. Завтра утречком едет мой муж в Оловянную, захватит тебя, место в кузове найдется”.
До районного центра поселка Оловянная было полторы сотни километров, на полуторке, которая в дороге возле села Чиндант поломалась, мы добирались трое суток. Надо ли говорить, как измотался я, голодный, промерзший, одетый в пальтишко, когда все мои спутники были в шубах. Иной раз в кузове какой-нибудь спутник прикрывал мне ноги полой дохи. Ночевали на полу на соломе в какой-то избе. Когда все садились есть, я выходил на улицу, чтобы не выдать голода и не выглядеть попрошайкой…

Но все это было лишь вступлением в настоящую беду. Когда приехали в Оловянную, я с трудом нашел дом по адресу, оставленном мне матерью перед ее отъездом – там жили какие-то едва знакомые люди. Вошел, предвкушая материнскую радость, тепло, избавление от всех моих страданий. Хозяева обедали, глава семьи с “калининской” бородкой, смуглый мужик в черной косоворотке с белыми пуговицами, недовольно поднял на меня глаза: “Чего тебе?”. Я сказал, что приехал к матери. “Так она уехала за сыном, наверно, за тобой, милок, вон ее дверь, ее замочек, а ключ забрала с собой”. Помолчав, он снова принялся хлебать щи, вся остальная семья – дети моего возраста и поменьше, их мать, тонкогубая и чем-то недовольная, по всей видимости, после только что произошедшей ссоры, время от времени бросали на меня любопытные взгляды. Наконец хозяин, облизав ложку, откинулся на спинку стула: “Ну и чего стоишь у двери? Иди себе”. Из-за спазмы в горле я едва вымолвил: “Куда же мне идти?”. “А я знаю куда? Дуй на станцию, на вокзале тепло. А мать приедет, скажем, где тебя искать…”
Что там дальше он говорил, я не слышал, вышел и, сдерживая себя, чтобы не хлопнуть дверью, что показало бы, что я обижен, закрыл ее вежливо, тихо-тихо…
День я провел на ногах, стараясь убить время, обошел поселок и, наконец, оказался у дверей районной библиотеки – сами ноги привели меня сюда. Именно в этом месте мне было не так одиноко и тоскливо. И это было к счастью. Напротив было самое оживленное здание той поры – “РАЙЗО” - земельного отдела райисполкома, куда съезжались чуть не ежедневно в эти предвесенние дни деятели колхозов, и надо же, один из мужиков, вылезая из подъехавших саней и выпроставшись из огромной дохи, окликнул меня. Я оглянулся вокруг, не веря, что обращаются ко мне. Да, окликнули именно меня. Ко мне подошел длинный, усатый, как Максим Горький, мужчина, и я в нем узнал председателя колхоза, с которым дружил мой отец и который одно время почти каждый вечер бывал у нас. Даже фамилию его помню – Пляскин. Он с удивлением стал расспрашивать, как я оказался здесь один. Мой рассказ его расстроил и растрогал, он вынул из-за пазухи бумажник, дал мне пятерку, указал на бревенчатый опрятный дом, от которого несло невыразимо вкусным дымком: “Вот столовая, иди хорошо поешь, возми себе щи, второе какое-нибудь, попей чайку вволю. Тут тебе хватит. А мне надо на заседание. Приходи часа через два, как-нибудь устроим тебя”.
Тут надобно сказать, что, обходя поселок, я долго стоял у витрины книжного магазина, прочитал заголовки всех выставленных книг, и одна меня привлекла особенно – большого формата, с картинкой во всю обложку, озаглавленная “Сорок небылиц”…
Я, полный свежего и горячего чувства благополучия, светлых надежд, был крайне скуп в столовой, позволив себе выпить три стакана чая по двадцать копеек и съесть три пирожка – по тридцать, тотчас кинулся в книжный магазин. Оставшиеся деньги, которых хватило бы хоть как-то кормиться до приезда матери, я без раздумий, безрассудно отдал за “Сорок небылиц” и тут же, прямо у прилавка, впился в них. Это были узбекские народные сказки, я оказался в волшебном