РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ ВДАЛИ ОТ РОССИИ

ИТАЛИЯ

Андрей Гуров

ЕЛОВЫЙ КЛЮЧ

Памяти Л. А. Кулика (1883-1942),
Зачарованного Странника

“Странник” — это, должно быть, от слова “странный”, но не от “странствовать”. Странствовать могут и туристы: бездумно шариться по дорогам, что ведут к какому-то храму. А вот лелеять в глубине души желание пройти по дороге, которая неизвестно куда ведет, — это уже странно. Представьте себе лес. Тайгу: кругом деревья, трава выше человеческого роста, зонтичные такие огромные, и названия у них Ангелика да Архангелика, и бледно-зеленые фужеры папоротника страусово перо, подлесок мокрый, да еще с мокрой же паутиной. А тут дорога. Да и не дорога вовсе, а колея извивается через всё это хрустящее и зеленое, не дорога даже, а воспоминание о ней унылое. Её и заметишь-то не сразу, а уже проскочив, перейдя этот не нанесенный ни на какие карты Рубикон, вдруг боковым зрением из почти первобытного хаоса выхватишь чуждую ему симметрию — две параллельные полоски почти голой земли. Остановишься и начнешь присматриваться, прислушиваться и даже принюхиваться. Присматриваться, не веря глазам своим: не должно быть тут никакой дороги. Прислушиваться, потому что Тайгу не столько видишь, сколько слышишь. Принюхиваться, не донесется ли откуда-нибудь понятный и такой притягательный запах дыма. А дорога вот она, обманщица, затягивающая, как русалка, в зеленый омут. И ведь случая почти не было, чтобы вела такая куда надо. Все в сторону норовит, а даже если поначалу и совпадает с выбранным тобой маршрутом, то потом все равно обманет, свернет в сторону, и решаешь, то ли вернуться, потеряв время, то ли попереть напрямик через бурелом, чертыхаясь и поминая недобрым словом неизвестно откуда взявшуюся помощницу.
А все же странно. Куда она ведет, эта старая дорога? До ближайшей деревни полтораста километров, народ местный практичен, зря ничего делать не станет. Значит, было не только “куда”, но и “зачем”. И начинаешь невольно представлять себе эти “куда” и “зачем”... И легко как-то шагаешь по одной из этих нотных строчек, и звучит в тебе забытый студенческий романс “Дорога — как струна, затронешь — отзовется”. И плевать тебе становится на твою изначальную цель, на все эти лесопатологические экскурсы, сбор никому не нужных данных, судьба которых — быть неизбежно похороненными в пыльных шкафах, тем более что никакие эти насекомые, которых ты высматриваешь, не вредители Леса, а его часть, забирающая своё, как пчела забирает нектар в качестве платы за услуги по опылению. А потом ты приходишь на поляну, которая когда-то была деревней. И охватывает тебя двойственное чувство обретения и потери.
Все это было неоднократно и каждый раз оставляло в душе какое-то чувство неудовлетворенности, привкус горечи. Где-то он такое слышал или читал, что нет печальнее на свете мест, где люди жили когда-то, а потом ушли...

А вообще он сегодня разговорился. Приятно, конечно, поговорить с умным человеком, тем более Странником. Но каждый день, день за днем... Один из них должен рано или поздно выдохнуться. Вот пришел бы Одинокий Лыжник, человек новый, абсолютно незнакомый, свежий, еще не пресытившийся нескончаемыми кухонными дискуссиями. Вот тогда бы... А что тогда бы? Пойти с ним по одной из непройденных и непроверенных еще дорог? Так у него же, по легенде, что-то там с ногой. Он же должен не столько прийти, сколько приползти. Он же должен, по легенде, страдать не только от одиночества, но и от боли, иначе как пришел, так и уйдет по своей неизвестно откуда и куда ведущей лыжне, и будет тогда ответом только его утвердительный кивок, что да, дескать, есть у этих странных дорог не воспринимаемое большинством, но столь притягательное для одиночек свойство завлекать. И тогда испарится, пропадет за призрачной снежной дымкой одна из сущностей одинокой Станции: ты один, и это хорошо, ты к этому и стремился, но... невольно ждешь, чтобы кого-нибудь занесло на огонек и можно было наговориться встрасть.
Это врожденное (?!) желание ощутить когда-нибудь настоящее одиночество как-то вдруг, потихоньку побеждало его давнее юное желание прославиться... И осень стала любимым временем года, и осталась таким до сих пор: мелкий, да пусть даже и не очень мелкий дождь, влажная, светлая какая-то пустота, листья падают, и каждый удар слышен для тех, кто слышит, и знаешь, где цветок полевой последний цветет еще, и ему поклоняешься, и где гриб растет, знаешь. А они не верят: “Случайность,”- говорят. А падение листьев, чуть слышный, таинственный шлепок этот слышат, кроме тебя, единицы... Вот оно и Одиночество. Ну-ка, объясни кому-нибудь эту гранитно-снежную тишину на Островах, непонятную даже для себя самого нежность к собачьей фиалке, высунувшейся из-под снега в марте, к последним, заиндевевшим, но живым еще цветам осота в конце октября на солнечном, не успевшем окончательно промерзнуть пригорке. Не объяснить! Вот ты и одинок. И не помогут тебе ни безумная жизнь, ни настоящие друзья, которым можно объяснить и рассказать все, что угодно. Только не это. Опыт есть, пробовали, и не раз: не доходит.
И появилась идея, или, если хотите, мечта о Станции. Найти такую работу, где-нибудь, на какой-нибудь исследовательской Станции, биолог он или нет? — де

Скачать полный текст в формате RTF