Адио, ностра императриче!
Мы слов немногих небренность дарим.
Лоснится гавань тоской и славой.
Адио-дио-о! Иди цветами.

1846 / 2.XI.1979

ВИДЕНИЕ АННЫ ИОАННОВНЫ
(из цикла ТОТ СВЕТ)

“Уведомились мы, что в Москве
на Петровском кружале стоит на окне
скворец, который так хорошо говорит,
что все люди, которые мимо идут,
останавливаются и его слушают;
того ради имеете вы оного скворца
купить и немедленно сюда прислать”.
Она
подняла веки злобно на свечу и вывела
пером визжащим АННА. Какой-то бес
кусал весь день ей бок так, что смотреть
отвратно на конфекты. Да и ружья
теперь поднять невмочь. А как скакала,
Господи помилуй, за тем оленем
петергофским... И станут ли потом-то поминать
по двум отметинам шальным, что в Мон-
плезире, что вот стреляла тут царица Анна,
аль позабудут? “Уведомились мы...”
Уж кто тогда сазанов, головлей
да судаков позвать сумеет колокольцем
в пруду перед Марли? Заплакала неслышно
и трудно встала помолиться. На рамы лёг с Невы
тяжёлый ветер. “Имеете вы оного скворца
немедленно прибить”.
Вбегает герцог
потный, шепчет скоро. А? Там в зале,
там в зале тронной непорядок, там
самозванка дерзкая! Пойти не хочет Анна.
Ей так тепло и тошно, и в пудермантеле
она, и зб полночь давно.
Стоит сробевший
взвод. И женщина немолодая, чуть
голову склонив, гуляет равнодушно вперёд-
назад. Вот обернулась. Господи! две Анны.
Но настоящая – земли темнее. “Ты...
ты кто? Зачем пришла?” Та, станом велика и
взрачна, молчит и пялит на императрицу
её же рыбии глаза. Вот пятится ступеньками до
трона, вот...
Бирон орёт. Летят к плечам приклады.
Ни-ко-го. Да что же... “То смерть моя”. – “Позвольте
мне, Государыня...” – “То смерть. Подите
спать”. Она немым солдатам поклонилась.
“Имеете простить вы оного скворца”.

1740. СПб./ 12.Х.1981

***

Ирине Одоевцевой

И примостившись к замшевому уху,
ей – сквозь разомкнутые воды
и кровли кукольных столиц, ей – сквозь
обжитые могилы, сквозь одурь

безучастнейших духов – кричу опять:
– Какой аллеей прокрались вы на
камелёк? “Как вы сказали?.. Я не слышу.
А Жорж! Он там такой длиннющий, как
кабинетные часы –
гор-х-х-раздо выше всякой двери и
доброй челяди Христа”.

21.VIII.1984. Париж

***
Одиночества улички шаткие, я в обнимку
с собой куролешу по палубам вашим. Одиночества
людные парки, где изъян не сокрыть, как на
сбыте илотов, порицаю ваш ветер прелый,
наст кленовый, хрустящий фалангами, и
скамьи перекрашенный остов. Под глазами
гуляет осколком одиночества радуга
ломкая. На плече каменеющий воздух,
и снедаемый заживо вечер одиночества
застится встречей.

10.Х.1985. Париж

ПАМЯТИ ГАЛИ

Белый-белый синий ветер
Мне седую душу метит,
Что Алкею. Впереди
Только звёздный пепел светел

Горсткой зыбкой лихолетий,
Уголёчком той мечты,
Что и нас из пасти света
Ластой вычерпают сны.

Взор икон ещё по-детски
Указует дверь, где ты,
Руки склеив на груди,
Уплываешь в занавески,

В синий-синий белый ветер –
Светлячком иной поры.

23.II.1994. Париж

ВИВАЛЬДИ, или УДОВОЛЬСТВИЕ

Утро. В парижской мансарде, грешный,
я брился, слушая бодрый концерт “ Il piacere ”.
За тонкой стенкой пружины заскрипели почти
что в такт, и к финалу второго аллегро
соседка взвыла звероподобно и
возмычал сосед.
И вспомнила душа, как в опере
отшедшей задёргивались занавески лож, как
сыпались потом из них в партер
плебейский куплеты и весомые плевки, как из
каналов шёлковых, зловонных вылавливали
по утрам младенцев вздутые тельца
крюками.
Теперь он спит, тщедушнейший
астматик, в промозгло чуждой Вене
на нищем кладбище больничном. Так
вой, сосед, вопи, соседка, на карнавале
Рыжего Аббата : под клавесин
тоски, под флейту ласки
мы выплываем
в зимнюю лагуну
послушать посторгазменное