ДиН память

Глеб СЕМЕНОВ

ЧЕЛОВЕК

***
Поспешу ли найти оправданье,
ничего не скажу, — все равно:
в девятнадцатом веке рыданье,
а в двадцатом — усмешка в окно.

А в двадцатом — ни жалоб кузине,
ни бессонницы, ни дневника. —
Через город, в гремучем бензине,
ты идешь, и походка легка.

Под мотивчик какой-нибудь шалый,
измывающийся над душой,
ты уходишь в себя, и пожалуй —
до галактики ближе чужой.

***
В мире пахнет паленым,
в мире жгут Человека.
Не возиться ж мильонам
с единицами века!
До того ли, голубчик,
в наше подлое время?
Даже лучше без лучших:
все равны перед всеми!
Ну, а правы ли, нет ли –
это старая песня.
Крутит мертвые петли
самолет в поднебесье.
Сквернословит планета,
отражаясь в бутылке.
Холодок пистолета
у нее на затылке.

***
Оклеветан птенец вороной.
Нету выдоха вздоху.
Как засушливый шелест песка за спиной —
ощущаю эпоху.

Как червивое бденье травы,
как ночного пространства чреватость.
Тяжелей воровства для ползучей молвы
эта наша крылатость.

Я не помню блистательней лба,
безупречней полета.
Ненасытна слепая пальба
из болота.

Плавно падает перышко; влепят и мне
оловянную порцию славы.
Все, кто спятить сумел в огнестрельной стране,
были правы.

Каково на прицеле кривом,
А эпоха по-русски
вытрет губы смазным рукавом
и приступит к закуске.

АДАМ

Когда синкопирует сердце, когда
все жареной рыбой до звезд провоняло, —
о как ты нужна мне! —
Хоть ломтиком льда,
завешенной лампой ли, грелкой линялой.

Не бойся, сегодня еще не умру,
Еще пригодится и шапка в прихожей —
спуститься по лестнице, встать на ветру,
поверить в незыблемый замысел Божий.

Опять, понимаю, не хватит души
вдохнуть это звездное благословенье...
Обступят, оцепят меня этажи,
качнутся в зрачках, распадаясь на звенья. —

Играй же свою полуправду, играй,
и денно, и нощно терзаемый ими!
Забудь в первом акте потерянный рай,
похерь во втором — тебе данное имя.

В копилку стола опускай по грошу,
по камню, по реплике...
То-то потеха,
что насмерть с бездонным колодцем дружу,
и тешит меня его тесное эхо!

Подохнуть от смеха, что есть у меня
и горькие слезы, и гордые губы!..
Ты, родина, завтра не дашь мне огня,
не дашь мне воды, — только медные трубы.

Ославишь — и свалишь меня в уголок
неизданным хламом, и локоть мой драный
счастливой деталью войдет в эпилог
со дня сотворенья задуманной драмы.

И — Гамлет не Гамлет — тогда и вплыву
в стерильнейший ужас второй хирургии.
Вдоль койки, рыдая почти наяву,
двоятся-троятся мои дорогие. —

Ты где тут, жена моя?!
Вместе бы в сад
и яблоки рвать бы, как все человеки,
но некто — беспамятен и волосат —
впотьмах наши руки разводит, как реки.

И ты мне ребро возвращаешь...
и мгла
над завтрашним миром...
и душу, живую