Геннадий ТРОХИН

ПРЕДАТЕЛЬСТВО
БАБКИ НЮРЫ

Свёл меня с ней лейтенант Миша Кожич. Узнал он, что в одном доме готовы взять на постой одного или двух квартирантов, и только холостых.
Хозяйка — румяная, крепенькая ещё старушка с широко расставленными голубенькими глазками, в которых, казалось, навсегда поселилась хитринка, — согласилась сразу. Показала просторную комнату с двумя высоченными, какого-то нерусского типа, окнами. Цену заломила... двадцать рублей. Я, было, запротестовал, но она сразу же согласилась, как будто ждала этого, на пятнадцать.
Комната мне понравилась, и я забыл про инструктаж Кожича (он уверял меня, что она согласится и на десять), отправился за вещами.
Бабка Нюра — так звали мою хозяйку — жила одна. Правда, в Минске жила её дочь с внуком, но наведывались они к ней крайне редко. За год, что я прожил здесь, видел их всего два раза: в Новый год и как-то осенью. Дочь была высокой, стройной. И даже можно было бы назвать её красавицей, если бы не эти тонкие, вечно опущенные в уголках рта губы, придававшие ей выражение чванливое и высокомерное. Пышные белокурые волосы, собранные на затылке в огромный кувшинообразный узел, открывали бледную в золотистых завитках шею с родинкой возле правого уха. “Мама, вы неправильно режете картофель. Ну зачем так крупно? — поучала она старушку, как мышь, суетившуюся у плиты.— Мама, куда вы дели мой халат, который я вам подарила на день рождения? Он так был мне к лицу”. Она работала в школе и всегда, когда разговаривала с матерью или с сыном, казалось, что проводит урок, — голос у неё был громкий, с хорошо поставленной дикцией.
Гордостью этого дома и его хозяйки был сад. Посаженный ещё до войны её мужем на расчищенном от мусора пустыре, он разросся и был, пожалуй, единственной доходной частью её небольшого бюджета (пенсия была крошечной у бывшей кастелянши городской бани). Осенью она ездила продавать яблоки в Минск, в Барановичи. Несколько мешков со скидкой в цене сдавала в воинскую часть и в ресторан. Да и на местном рынке не залёживались её яблоки. Крупные, с глянцевидной восковой поверхностью и с таким ароматом... Да что там! Слава о её Золотом Наливе была известна даже в нашем полку. Жёны офицеров покупали яблоки только у бабы Нюры — товар проверенный и надёжный. Ну а что до солдат... Одной стороной, торцовой, сад примыкал к воинской части. Кирпичный забор в два метра высотой не был помехой для любителей полакомиться бабкиными яблоками. Бабка Нюра оказалась старушкой упорной и пробивной. Командование полка это поняло сразу и приняло соответствующие меры — забор обтянули сверху колючей проволокой. А замполит на занятиях по политической подготовке как-то упомянул, что старшина танкового батальона Ян Иванович Кавецкий погиб геройски, защищая наш город, в далёком сорок первом. До войны при танковом батальоне были развернуты ре

монтные мастерские — старшиной там служил её муж. Внука она назвала Янеком... в честь мужа.
Ещё знаменит был этот дом своими наливками и настойками. Наливки баба Нюра делала на свекольном перваче — чистой и крепкой, как зверь, самогонке. А настойки получались у неё светлыми и чистыми, как слеза, пенистыми, когда откроешь плотно забитую пробку, с неповторимым ароматом чуточку залежавших и подгнивших яблок. Ну а домашнее сало её кабанчика, закопчённое по-деревенски, с дымком, да и просто солёное. Это надо пробовать самому: просто так не опишешь... Всё умела бабка Нюра, а вот соседки её почему-то недолюбливали. За что? Не знаю.
Из живности у неё были кабанчик Борька, дворовой пёс Жучок — злая-презлая, в вечных репьях, чёрная лохматая образина, — да кошка Машка — и всё.
Жила у неё ещё одна квартирантка— угрюмая, пожилая женщина, работавшая уборщицей в каком-то магазине. Выходила она из своей каморки, расположенной сразу за кухней, редко. Поздоровается и спряачет глаза под брови. Нелюдимая... Сын её — вечно пьяный сорокалетний мужчина проведовал её редко. Недолюбливала его бабка Нюра — называла сыном колбасника, непутёвым. Да и с квартиранткой-то не больно была ласкова. Частенько переругивались с ней за стенкой. Какая-то скрытая угроза — так казалось мне — навечно затаилась в маленьких глазках молчаливой квартирантки. Меня всегда удивляло, почему не откажет ей? Человек она в этих делах решительный и довольно-таки бесцеремонный. Странно...
Вставала она рано, с рассветом. Не шуточное это дело — обработать такой сад. Переваливаясь на толстеньких ножках, суетилась до темноты. Пробовал я помочь. Да и поглядеть захотелось на её знаменитые яблони. Но бабка Нюра что-то запасмурнела сразу лицом, нашла какие-то отговорки. Если бы не лето — яблоки висели зелёные, неаппетитные, — подумал бы: ну и жадина же ты, бабуся...
По весне дело было, у бабки Нюры хлопот... невпроворот. Надо и землю вскопать, грядки сделать, посадить. Навоз раскидать. Деревья к лету подготовить. Руки уже не те — до всего не доходят. А тут ещё погреб просел. Доски завезены, творило готово — сосед за бутылку наливки сколотил. И попросила меня бабка Нюра солдатиков дать. На выходной. “А я уж накормлю их досыта, напою... Компотом, компотом,”— быстро спохватилась бабка Нюра, встретив мой недовольный взгляд.
Переговорил я со старшиной рогты и после завтрака привёл четверых солдатиков-первогодков. Парни истосковались по домашнему, да тут ещё бабка Нюра пообещала накормить настоящем борщом и жареной картошкой со свиными шкварками. К обеду уже заканчивали, когда рядовой Виноградов поманил меня в глубину сада. Я пошёл за ним. В самой дальней, глухой, заброшенной части его, под большой, с двумя уродливо изогнутыми стволами, яблоней, он указал на этот холмик. Поперёк его лежал деревянный крестик, а по бокам... торчали из земли три обгоревшие восковые свечи. Земля на холмике была не слежавшаяся, как после зимы, а взрыхлённая, чёрная. Солдатик вопросительно посмотрел на меня. “Не спрашивай её. Я сам...” — попросил я того солдатика, когда шли обратно.
Бабка Нюра принимала работу. С одного бока пришлось ещё подбросить землицы, а с другого подправить, да и сверху насыпано неровно. Нас она встретила

Скачать полный текст в формате RTF