Виталий ДИКСОН

КОГДА БОГИ ШУТЯТ

I

Писарь из гренадёрских казарм Васька Хворобьёв третий день обхаживал горничную девушку.
– Рукавчик-то у вас замаравши, прекрасная Дуня. Дозвольте обдуть дыхательным волнением эфира?
– Волнением можно. А руками не шибко распространяйтесь. Я девушка аккуратная, в невинном виде состою.
И взвыл писаришка:
– Да што же это вы, миловидная Дуня, со мною такое производите? И што же это вы меня всю дорогу осаживаете? И откеда у вас такое противуположное мнение завелось? Умом не достигну! Я вам, например, кажинный раз про амуры рассуждаю, а вы, например, в носу ковыряете. Оченно мне обидно, самодовольная Дуня, што при вашей завлекательной наружности остаюсь я в самозабвенном виде, точно дитё малое. Уж коли вы не желаете, коварная Дуня, произвести со мною скоропостижный амур, так, значит, возвертайте меня в первобытное состояние. Хочь вы и есть нежный предмет, который я, например, обожмя обожаю… хочь и чересла у вас есть моё сплошное смятение и шевеление чувств, и губки то же самое…
– Ах, ах, ужасный Василий! – сердится горничная. – От ваших репримандов уж я вся взопревши… Ах, ах!
– Ахом делу не поможешь, — грустно роняет писаришка. – Вон, платочек-то у вас на сторону сбивши. Дозвольте пальчиком поправить?
– Одним пальчиком не возбраняю. Потому как вы, например, кавалер щекотучий, а я, например, девица полнокровная…
И снова возопил писаришка Васька Хворобьёв:
– Это што ж такое несурьёзное получается? Уж который день ваш покорный слуга без ума и памяти влюбимши в ваши неподобные глаза – а всё без последствиев! Это как называется? Што возразите, невозможная Дуня, на такую несовместимую позицию?
– Ах, сокройтесь прочь с моих неподобных глаз, – пискнула Дуня дрожащим голоском, она очень боялась, что кавалер плюнет и уйдёт к чёртовой матери. – Вы есть несравненный нахальщик и ничтожество, хуже клопа или, пуще сказать, таракана.
– Как же таракана? – возмутился Васька. – Об чём вы такое говорите, когда папаня мой мясную лавку содёржит и уважение имеет по принадлежности? Об этом кажинная собака в околотке знает. А дяденька мой единокровный Захарий Хворобьёв, отставной каптенармус, так тот и вовсе, например, на Каменном острову гарнизонные огороды с капустою произрастает. Кажинный козёл об том знает.
– Фи, капуста! Да у моей тётеньки… да у тётеньки моей вопче… репа, например… вот такущая! – выпалила Дуня и ручками широко обозначила – какущая.
Васька тоскливо смотрел на девушку.
– Вот как помрут, упаси господи, мои тятенька да дяденька, так всё ихнее моим станет. Но вы, невозможная Дуня, выказываете ко мне полное персональное небрежение. Что же! Вы добилися своего, пронзительная женчина. Во мне даже аппетит до харчей исчезнул. Служба то же самое страдает. А служба есть вещество

сурьёзное, для обчества. Но вы мне тут разные миловидные намёки подаете, несостоятельная Дуня, а сами потом – в кусты. Так прощайте же. Удаляюсь, как дым. Оставайтесь в одиноком своём непотребстве. Ухожу навсегда, не попрощамши как следовает…
Задом, задом – и скрылся за углом дома.
Вздыхает Дуня: “И куды ж это он направился, подлый изменщик? Пойду-ка взгляну одним глазиком на евоное удаление, да плюну вослед”.
Безразличная Дуня на цыпочках крадётся вдоль стеночки. До угла докрадывается, и только носик свой за угол заворотила – как тут же и столкнулась с противоположным носом, с писаришкиным.
Оба фыркнули. Отскочили друг от дружки.
Один глаз у Васьки смеётся, другой в романтизме пребывает.
– Какое натуральное счастие, — говорит, — на кажинном шагу попадается! Обратно вы, безразмерная Дуня!
– Ах, ах! А это вы? – испугивается счастливая Дуня.
– Да вот, извольте видеть, снова тута… А чего это рукавчик у вас как-будто бы замаравши? Дозвольте чистоту глянца произвести, бесподобная Евдокея…
Вот ведь обхожденьице! Политес, называется. Государь Пётр Алексеевич повелел так, а не иначе, как бывалоче совершенно по-хамски: без разговору цоп девку за толстые бока – и Вася не чешись, и девка успевай лишь повёртывайся. Что ж мы – азияты какие-нибудь, чтобы, например, одна репа и без разговору?

II

Государь Пётр Алексеевич мало сказать, что осерчал, нет, его кинуло прямо-таки в тихое, то есть без ломания мебелей, бешенство. Глаза круглые, кошачьи, выкатил, усы ощетинил, губы задёргались… Не подступись!
– Экая же ты дурища, Катерина! Хуже последней полковой маркитантки. Пошла вон!
Екатерина опустилась на колени перед супругом. Одним пальчиком царёво колено погладила, точно пробуя на жар калящийся утюг. Исподлобья, снизу вверх, поглядывала: как там усы великодержавные, дёргаются ли ещё во гневе или передых позволили?
Пришла-то к супругу весёлая, ароматная, ямочки на щеках. В руках свёрточек атласный, с кружавчиками. В свёрточке – Елизавета Петровна, четвёртый ребенок, или “четвертная лапушка”, как державный родитель навеличивал. Взяла с собою для смягчения государева нрава, чтобы не случилось так, как вчерашним днём.

Скачать полный текст в формате RTF