должны были тебя в госпиталь — лечить, а если лечить бесполезно — на пенсию. Вместо этого, как старую жестянку — соржавела — на свалку. А Вальке дочь поднимать нужно — не за тобой ходить. Через год твой пенсион закончится и все, одна дорога, -Колька кивнул вверх головой. Разлил еще по кружке,— давай за горе. Думал уехать, надеялся на тебя, а ты такого же поля ягода: был при деле, вроде — глыба, а сейчас глянь себе в глаза, пощупай дущу — натуральный мертвяк. Давай, грохай! Одна радость — напиться да забыться,с утра опять опохмелиться и к вечеру напиться. Так нашей дорожке и виться,— вдруг заговорил стихами Колька.
Сарин выпил, налил еще по одной. Ни ругаться, ни спорить не хотелось. Колька хмуро, зло смотрел на Олега:
— Пойдем,покурим!
Они сидели на крылечке. Сарин еще помнил, как зашли в барак, остальное перемешалось в одно непонятное месиво: магазин, водка, вино, расстроенное лицо Вали, рожа Резаного.
Очнулся Олег от ударов по щекам, запаха гари, дыма. Открыв глаза, увидел мечущегося Кольку.Тот хватал все подряд, связывал в узлы, тащил на улицу. Пламя ощутимо припекало.
— Что сидишь,— крикнул забежавший за очередной связкой узлов Колька.
— Не сижу,— прохрипел Сарин,— самое главное — опохмелка.
Согнувшись, пошатываясь и матерясь, полез под кровать,там у него было припрятано несколько бутылок вина. Задыхаясь и кашляя,с трудом выполз во двор. За ним выскочил Резаный. Оттащили подальше узлы, продукты сложили под навес.
— Документы посмотри, все на месте?
Бумаги лежали в летной куртке.
— На месте. Отрешенно сидели на узлах.
“Не все успели вынести, ну хоть шмотки спасли, а картошка и сахар пропали,— вяло подумал Олег,— если б не Резаный, точно б задохнулся. Уголек, наверное, выпал из печи.” Барачное дерево, отмокшее за слякотное лето, горело плохо. Не горело — тлело. “Но жить там уже нельзя. Да и к лучшему”,-решил Сарин.
На пожар никто не прибежал, а что бежать: дело под утро, самый сладкий сон. Да за высокими деревьями особенно и огня не видно: дым по земле стелется.
— Давай, помянем твою обитель! — Колька разлил по кружкам вино. Они, не чокаясь, выпили. Сарин поднялся, стал собираться: нашел рюкзак, сложил туда кое-что из летной одежды, немного продуктов, пару бутылок вина, посуду. Колька молча наблюдал за ним. В кармане рубашки нашел рублей сорок — не успели пропить. Отсчитал половину, отдал Кольке. Тот растерянно принял их, пряча глаза, спросил: — Ты куда?
— Искать то, что не терял,— уклонился от ответа Олег,— давай, побратим, попрощаемся...
Обнял Николая, взвалил рюкзак за спину, в руки взял сумку с продуктами и, не оглядываясь, пошагал вдоль берега моря в сторону железнодорожной станции.
Надо же было куда-то идти, если остался живой.

п. Тухарт Дудинского района, Красноярский край
№1-2, 2000 г.

Юрий БЕЛИКОВ

РУССКИЙ ЗАПОЙ

Спиваюсь посреди желтеющего леса.
А посреди зеленого — я пробовал — не спиться:
Бутыль опустошишь — накопится копытце
С Аленушкой на дне, глотнешь, и сладко спится —
Ни грузной Родины, ни собственного веса.

А ежели уже поспела ежевика...
И воздух, пулями прошитый, паутиной
Растрескался, и выводок утиный
Башку твою вдевает в петлю крика,

И, трижды обойдя в тоске грибные скаты,
Где женщина не гребень обронила,
Ты ищешь нож, но не найдешь ножа ты,
Чтоб вены вскрыть и высмеять чернила,

Как тут, с остановившейся у горла
Отчизною отчаянной не спиться?
Я пью, чтоб окончательно не сбыться
И покатиться с черного угора.

Где красные осины бормотухой
Захлебываются, а клены в ноги
Швыряют пламенеющее ухо,
Отхваченное в память о Ван Гоге.

Под тем угарным, горестным угором
Лежат мои слабейшие, косые
Учителя, глядящие с укором,
Что на угоре медлю я с кагором:
Не за холмом, а под холмом — Россия!

Я Родину свою не пропиваю —
Ее давно пропили за угором.
Пью на краю. И нет России с краю.
И под угор я царственно шагаю,
Сгущается Россия под которым.

г. Пермь
№1-2, 2000 г.

Валерий АБАНЬКИН

***
Я сегодня на солнце повешен, как вобла,
Истекаю я собственным соком и солью...
Налетит марсиан краснорожая шобла
Из высоких небес перекатною голью.

Там задушат всех рыб, пересушат каналы,
Поистратят в сортир марсианские книги,
Но услышат по радио наши сигналы
И помчатся вступать в межпланетные лиги.

Их усадят за стол, угостят суетливо,
Вот, на закусь, соленая шкура поэта,
Ну а выпить, пожалуйста, чешское пиво.
Им, я думаю, очень понравится это.

Я на солнце, как рыба, — ни ахнуть, ни охнуть,
Но под жабры крючок получил без печали.
Я по опыту знаю: мне надо засохнуть,
Чтоб когда-нибудь мною о стол постучали.

г. Пермь
№1-2, 2000 г.