Дмитрий РУМЯНЦЕВ

ЖРЕБИЙ БРОШЕН

***
Икар!.. Я знаю: век мой краток —
мне без лазури не прожить!
Из треугольников лопаток
разбитых крыльев не сложить.
Я помню: там, за облаками —
стихия невесомых крыл.
Там с птицами и со стихами
и я когда-то равным был!

ОВИДИЙ В ТОМАХ

Усыпленный размеренной метрикой Понта,
утомленный слепящей строкой горизонта,
щуря веки усталые створками мидий,
наблюдал предзакатное солнце Овидий.

Старый слух наводняли далекие звуки
голосов, заглушенных прибоем разлуки,
да из пены прибрежной вставала незримо
тень вечернего многоголосого Рима.

И ладонью вперед он протягивал руку,
тем приветствуя Город, на вечную муку
обрекавший певца, но сейчас, неуемны,
громыхали овацией шумные волны.

И поэт со слезами триумфу внимал...
И последний закат на воде догорал,
и валы опускались, как вражьи знамена,
подле старческих ног, прославляя Назона.

Lorelei

Я не знаю, о чем я тоскую в уютной кофейне,
я не знаю, о чем я мечтаю под взглядом твоим,
Lorelei чешет кудри свои золотые на Рейне,
здесь же — пепел волос и табачный назойливый дым.

Опустились ли тени, слетелись ли хищные грифы.
Чад сердечный — что кофе: и тот, и другой — растворим.
Только знаю, что вновь разобьется о рифмы и рифы
этот юный пловец, очарованный пеньем твоим.

БАБЬЕ ЛЕТО

...Но есть благословенная пора:
день светел, как прозренье богомольца.
Тепла земля. И со всего двора
к окошку твоему слетает солнце.
И облака бледны, как миражи,
и время продвигается нескоро,
и ветви в скверах — словно витражи
грядущего вселенского собора.

***
Бегут часы — неумолимый вор
из вечности выхватывает мелочь
секунд. Тоска сужает кругозор:
глухая ночь.
Квадрат окна.
Малевич.

ПРОЩАНИЕ

Не покривив ни сердцем, ни душой,
перед листом, как перед образами,
я говорю теперь со всеми вами,
за жизнь цепляясь каждой запятой.

В отточиях, цезурах, между строк
перехожу на еле слышный шепот,
который громче крика, но не ропот,
тем более не мужество — порок

уже и в том, что я не умолчу
об ужасе, закравшемся в разлуку,
и в том, что бесконечно верный звуку,
я тишину, как азбуку, учу.

Еще и в том, что я не позабыл
и до сих пор томительно ревную
бесплотную, крылатую, святую,
которую мучительно любил;

которая останется вот-вот,
когда иссякнет гласных колыханье,
проводником негромкого дыханья,
оракулом молчаний и длиннот.

ДАНТЕ

Беатриче и Флоренция, — увы! —
так зовут тоску великого тосканца.
Жизнь, сорвавшись со враждебной тетивы,
как стрела уносит в чуждое пространство.

Ты равно теперь ни гвельф, ни гибеллин,
и душе не до мечтательных идиллий.
Если счастья не купить и за флорин,
то страданием богато одарили.

Не виня в земных гонениях судьбу,
ты равно суров в любви и нежен в гневе...
Ты искал свою Италию в Аду,
и нашел свою Флоренцию на Небе!

МЕСЯЦ

Качнется месяц в легком гамаке
и поплывет в рождающейся дреме,
оставив гавань яви вдалеке,
в серебряном воздушном водоеме
торжественной ладьею сквозь туман
(мы не услышим весельного всплеска),
лишь на окне взовьется занавеска,
открыв дорогу в звездный океан...

г. Омск