Александр АЛЕКСЕЕВ-ГАЙ

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
ПИСАТЕЛЯ-МАРИНИСТА

(воспоминания о Николае Мамине)

ОТ АВТОРА
16 октября 1968 года “Литературная газета” известила о трагической гибели на Дальневосточном побережье писателя Николая Мамина.
Николай Иванович Мамин, сам отслуживший в Балтийском флоте, дебютировал в 1933 году книгой рассказов и очерков “Якобинцы”, одной из первых о современных военных моряках. В 1936 году за своё инакомыслие он стал жертвой сталинских опричников и почти двадцать лет провёл в лагерях и таёжной ссылке. Лишь после реабилитации в годы “хрущёвской оттепели” он смог вернуться к нормальной писательской деятельности. С 1955 года и посмертно, в Москве и Красноярске, выходили отдельными книгами его повести “Знамя Девятого полка”, “Витязи студёного моря”, автобиографическая повесть “Полевой цейс”, роман “Законы совместного плавания”, рассказы и очерки. Так и не был полностью опубликован “лагерный” роман Мамина “Тракт, на котором буксуют”. Осенью 1968 года, будучи эвакуирован с потерпевшего аварию судна на безлюдный берег Анадырского залива, Николай Мамин простудился и умер от общего переохлаждения организма.
О Николае Мамине написан труд А.И.Малютиной, в основном литературоведческий (Красноярск,1984) и очерки Б.П.Водопьянова и А.Н.Астраханцева, но все три автора знали Н.И.Мамина лично только по красноярскому периоду его жизни — флотская служба, лагерь, ссылка были вне поля их зрения, и из-за цензурных рогаток они даже словом не упомянули, что он был безвинно репрессирован. Кроме того, говоря о гибели Мамина, Водопьянов приписал ему слова, которых тот не говорил; Астраханцев же утверждал, что для обогрева жглись рукописи Мамина, хотя сжигались судовые документы, т.е. оба автора допустили домыслы, приемлемые в повести, но не в очерке о реальном лице.
Я знал Николая Мамина, начиная с дней нашей совместной службы на Балтике и кончая днём его гибели, и мой долг поведать достоверно о его жизни и смерти.

С-Петербург, 1996 г.

1.

Раньше, чем с самим Маминым, я познакомился с его творчеством, когда мы оба отбывали военно-морскую службу. Кронштадтская газета “Красный Балтийский флот” выпускала по воскресеньям литературную страницу, публикующую в основном опыты начинающих флотских авторов. Осенью 1930 года я прочёл там стихи под названием “Железняков”: “За то, что сходили от вахт с ума, с пулемётом вдвоём, на бескозырках братва проносит имя твоё. Горит, опоясав виски, на ленточках: “Железняков”. По крови и норман, и скиф. Не пуля — пошёл далеко б”. Дальнейшее было столь же ощутимо и насыщено содержанием, и образ матросов эпохи революции представал как на экране. Автором был Николай Мамин, как оказалось — строевой старшина крейсера “Аврора”, и я почувствовал к нему здоровую зависть.
Самого Николая я встретил той же осенью в редакции журнала “Залп”, созданного при недавно организованном Литературном Объединении Красной Армии и Флота (ЛОКАФ). Там, на Невском, 2, собирались и читали вслух для коллективного обсуждения свои сочинения локафовцы, как уже известные литераторы, так и начинающие. Какая-то “художественная” небрежность сквозила в облике Николая Мамина — чуть кренящаяся бескозырка, слегка обнажающая русую прядь, порывистость, размашистость в движе

ниях. На предложение прочесть стихи он ответил: “Да я, ребята, их больше не пишу, перехожу на прозу”. “Скромничает, — подумал я, — разве, умея так писать, можно от этого отказаться?” (Будущее показало, что я был прав). В это время я жаловался кому-то, что не приняли мой материал или не предоставили слова. “Чего вы плачетесь?” — вмешался он. Я огрызнулся. Но тут он начал читать собравшимся свой рассказ “Турнир гимнов” (как бы соревнование кораблей под флагами разных стран), навеянный недавним нашим походом за границу, что было тогда вновинку, и сразу покорил слушателей красочностью языка и динамичностью сюжета.
Он родился на Волге близ Саратова, где его отец и дядя были одними из первых в России тракторостроителей. В гражданскую войну видел действия пришедшей с Балтики Волжской военной флотилии — и эта эпоха отразилась в ранних его стихах.Так, ещё до появления знаменитого фильма о Чапаеве, он писал:”Свершится. В зареве легенд блеснут чапаевские шпоры, и золото матросских лент, и холостой раскат “Авроры”. Или — о самой “Авроре”: “За залп по Зимнему дворцу, за флаг, не спущенный в Цусиме, мы чтим как женскую красу твоё языческое имя”. Назначение в караул при кронштадтской гауптвахте вызвало строки: “Для тех, кто последним откроет клинкет, не сдастся, форты не взорвав, как сыпь на нарезах, как ржа на клинке, встают корпуса гауптвахт”. И подчёркивал нашу преемственность от тех матросов: “Я с ними в октябрьский шквал затянут не был, юнец. Я с ними не штурмовал со старым миром дворец...В моонзундскую битву я эпохою не был зван. Не слышал я , как звенят пробитые струны вант...” В тридцатые годы матросы в Москве встречались разве что на вокзалах, и вот что он писал: “Я в отпуске был, в Москве. С Кронштадтом велик контраст. Здесь каждый склерозный сквер таращил кусты на нас...Товарищ, пиши в аванс всю славу, весь звон баллад, чтоб знаменем стал для вас простреленный мой бушлат!” Следует сказать, что мы тогда не знали, или не замечали, что иные матросы той поры были самоуправцами, как, например, убившие в больнице бывших министров Временного правительства Шингарева и Кокошкина; что некоторые матросские отряды, вопреки идеализации их в пьесах Вишневского, были просто бандами. Такое явление, как кронштадтский мятеж, явилось реакцией крестьянской части матросов на неправедную политику советской власти в деревне.
Но и прозаические дела, как, например, погрузка угля на кораблях, являлись темой для Мамина: “Что Вы скажете, товарищ-Муза, если вызов времени таков, что мы прозу угольных погрузок влить должны в артерии стихов?” — вопрошал он, — “Может, Вы откажетесь надменно в этот раз сотрудничать со мной? Медный горн печалью неизменной часом раньше всплыл над тишиной. И уже на барже наше место, как и там, на корабле моём, и под такты трубного оркестра за подъёмом вновь идёт подъём. Стук лебёдок слышен до Кронштадта, и волны он заглушает всплеск, и хрустит на челюстях лопаты в древнем прошлом отшумевший лес”. А вот что почувствовал в конце погрузки матрос, заполнявший углём мешки на барже: “Скрежетнув лопатой

Скачать полный текст в формате RTF