Валентин БУЛГАКОВ

“... ПОЧТИ ТАКОЙ ЖЕ,
КАК ЛЕВ ТОЛСТОЙ В РОССИИ”

1

— Видите ли, сначала это было училище для детей казаков и казачьих офицеров, — говорил, расхаживая по комнате и задумчиво склонив большую голову с еще пышной, хотя и поседевшей шевелюрой, небольшого роста старичок в потертом сюртучке, обращаясь к сидевшему в кресле около полки с книгами подростку-гимназисту в серой форменной куртке.
Сами казачьи офицеры, иногда совсем мало образованные, и учителями были. Но потом, за неимением других подходящих учебных заведений, стали в эту школу отдавать своих детей и российские офицеры, дворяне. Казаки были не дворяне, у нас в Сибири ведь нет своих дворян... И вот в конце концов процент дворян в школе превысил процент казаков. Бывало так, что казаков в училище пятьдесят, а дворян сто пятьдесят! Тогда-то начальство и возбудило вопрос о преобразовании училища в кадетский корпус. Преобразовали и пригласили очень хороших учителей из России — по большей части офицеров генерального штаба. А тут еще одно обстоятельство способствовало росту корпуса: один из его новых директоров имел обыкновение переманивать в свое училище лучших преподавателей из других городов Сибири. Состав преподавателей образовался в корпусе великолепный. При этом-то составе я и учился, — добавил старичок.
— Но у нас, — продолжал он, оживляясь, — был и директор-генерал, феноменальный глупец! Я не шучу. Про него ходили анекдоты. Так, однажды он возвращался с какого-то парада, в ленте и при всех регалиях. Вдруг на него напали гуси. Генерал от них едва отбился, но ужасно разгневался: как смели гуси напасть на него! “Выдрать их!” — отдал он приказ. И гусей “выдрали”.
Другой случай. Генерал имел привычку время от времени посещать дортуары кадетов ночью. А нужно сказать, что дортуары эти освещались посредством особого прибора, которого вы уж никак не можете знать. Брался небольшой железный цилиндр с раструбом вверху: туда (для предосторожности от пожара) наливалась вода. В воду опускали пробку, на которую ставилась свеча. Свеча сгорала, становилась легче, пробка поднималась вверх, и горящий фитиль свечи всегда был виден из трубки, освещая таким образом комнату. Так вот, придя однажды ночью в дортуары, директор вдруг видит, что в комнате царит полнейшая темнота, и только вверху, на потолке, над тем местом, где должен стоять светильник, — маленькое беленькое пятнышко. Это кадеты наполовину вылили воду из цилиндра, чтобы огонь не мешал им спать: свеча погорела немножко и затем опустилась на самое дно цилиндра, так что огонь светил лишь внутри трубки.
— Это что?! Почему темно? — закричал директор, обращаясь к сопровождавшему его сторожу.
— Вода выгорела, ваше превосходительство! — отрапортовал тот поспешно.
— А-а! — протянул директор, успокоившись. И пошел дальше: он поверил сторожу.
Старичок ухмыльнулся в густую бороду. Видимо, его забавляли школьные воспоминания и эти давно прошедшие события. Не останавливаясь, он говорил дальше.
— Там же был у нас инспектор классов 3. Этот имел для меня большое значение, и, между прочим, благодаря ему я полюбил математику. Ведь вот, в самом деле, какую роль играют в деле воспитания и обучения личные качества преподавателя! До приезда 3. в корпус я не только не любил

математику, но и не занимался ею никогда. Правда, я знал, что можно разделить дробь на целое число, но разделить целое число на дробь! Этого я осилить не мог. И вот назначили к нам в учителя этого самого инспектора 3. Он излагал предмет замечательно ясно. Я удивился, как это можно буквами выражать числа, проделывать над ними всевозможные комбинации, и скоро по-настоящему увлекся математикой. Потом у преподавателя тригонометрии я был уже первым учеником. Самые сложные комбинации укладывались у меня в голове!... Да, ясность изложения — великое дело, и ею не всякий обладает. Вот я сейчас читаю Тэна... Излагает он идеи энциклопедистов, Руссо, вольтерьянцев... Так я думаю, — произнес старичок с увлечением и оживлением на лице, — что он лучше уяснил себе эти идеи, чем они сами!
Мой визави как-то выкрикнул последние слова и, быстро развернувшись на одной ноге и слегка подскочив, — обратил ко мне свое оживленное лицо, которое все светилось улыбкой: нависшие брови и седые усы точно раздвинулись, чтобы показать смеющиеся глаза и губы. Но тотчас старик опять понурил голову и методически зашагал из угла в угол по комнате.
Он вообще склонен был в минуты оживления к излишним телодвижениям: то подавался вперед верхней частью туловища, то подскакивал, повертываясь на ходу, или же быстро, опять-таки на ходу, поднимал выпрямленную ногу и, как бы на секунду задержав ее в воздухе, опускал всей ступней на пол, чтобы вышагивать дальше...
Все это, казалось, свидетельствовало о том, что когда-то, в молодости, этот человек отличался необыкновенной энергией и подвижностью, сиднем, как говорят, не сидел. С другой стороны, обдуманность выражений и обстоятельность повествования, в котором описывались иногда малейшие детали и подробности, если они хоть сколько-нибудь шли к делу, — изобличали в нем ученого.
Действительно, это и был ГРИГОРИЙ НИКОЛАЕВИЧ ПОТАНИН, известный ученый, путешественник и писатель. Это он, будучи одним из вождей сибирского областничества, около тридцати лет тому назад за свои “сепаратистские” стремления, выразившиеся якобы в намерении создать из Сибири обособленную в государственном отношении область, был приговорен к смертной казни, помилован и сослан на каторжные работы в Свеаборг, а затем приобрел почетную известность своей исключительно плодотворной научной деятельностью и безукоризненным в течение всей жизни служением высоким общественным идеалам.
Гимназист, с которым Григорий Николаевич делился своими воспоминаниями, был автор этих строк. Беседа наша происходила в Томске, в квартире ученого, в 1906 году.
Я познакомился с Потаниным в октябре 1902 года и с тех пор часто посещал его. Сначала мы сошлись в научных интересах. Я — робкий начинающий ученик, Потанин — высококомпетентный учитель. В то время я увлекался собиранием народных песен и сказок, а Григорий Николаевич руководил мной, просматривая и оценивая собранный мною материал и давая поручения разыскать в народе тот или иной сказочный сюжет, собрать сведения о том или другом мифическом персонаже и т.д. Кроме того, из библиотеки Григория Николаевича я пользовался специальной литературой по фольклору. Он же, когда я окончил Томскую гимназию и отправился в Москву для поступления в университет, снабдил меня рекомендательным письмом к профессору В.Ф. Миллеру и, таким образом, ввел в этнографический отдел Общества любителей естествознания.
Потанину очень, по-видимому, хотелось, чтобы я “втянулся”, как он говорил, в занятия этнографией и сделался присяжным этнографом и фольклористом. Но... другие интересы и возможности увлекали меня.
Между прочим, при первом знакомстве в Москве секретарь этнографического отдела В.В.Богданов, попечению которого вручил меня В.Ф. Миллер, осведомился о пределах и размерах моей научной эрудиции. Я назвал ему длинный ряд исследований академика А. Н. Веселовского, работы Миллера и других “классиков”, с которыми считал необ

Скачать полный текст в формате RTF