Валентин РЕШЕТЬКО

ТЯЖКИЙ КРЕСТ

Было воскресное утро. Змейкой по косогору вилась длинная деревенская улица, с обеих сторон которой вплотную подступали изрядно потемневшие от времени дома. Только один из них выделялся своей новой крышей, покрытой сосновым тесом, сочно желтевшей на солнце. Это был дом деревенского кузнеца Игната Корешанова. Вся улица заросла гусиной травкой, ровной и густой, точно зеленый ковер, посреди которого пылилась дорога, набитая тележными колесами. Дорога походила на серую холщевую нить с нанизанными на нее в беспорядке темными бусинами полувысохших мочагов грязи. Вынырнув из деревни, дорога тянулась через поскотину дальше на бугор, где виднелось приземистое строение колхозной фермы. Рядом с ней на ровной поляне деревенские мальчишки, а в воскресные дни и в праздники парни да и молодые мужики любили играть в лапту.
В этот ранний час по обочине дороги шла босоногая девушка в цветастом ситцевом платье с повязанной на шее белой косынкой. По ее красивому чуть удлиненному лицу блуждала едва заметная улыбка. Шла легкой пружинистой походкой, казалось, взмахни она сейчас руками — и заскользит девчонка над придорожной зеленой травой. Около одного из домов, вросшего по самые окна в землю, девушка остановилась.
— Зайти, че ли, проведать тетку Анисью? — задумчиво проговорила она и решительно направилась к дому. Отворив скрипучую калитку, она пересекла небольшой двор с развалившимся пригоном в глубине, взбежала на крыльцо и открыла дверь в избу.
— Здравствуй, тетка Анисья! — бодрым голосом проговорила девушка.
— Здравствуй, Лидочка! Здравствуй, касаточка! — радостно встрепенулась старушка, сидящая на заправленной постели, устремив незрячие глаза на посетительницу.
— Все у нас в порядке, все путем? — также бодро продолжала девушка, привычно окидывая взглядом припечек и кадку с водой, стоящую в углу комнаты. И сама себе ответила: — Все есть, и дрова, и вода!
— Все-все есть, — подтвердила хозяйка, протягивая перед собой руки. — Спасибо тебе, касаточка!
Лида подошла к койке и села рядом со старушкой. Анисья легонько пробежала чуткими пальцами по волосам девушки, по ее выпуклому лбу, шелковистым бровям, тонкому носу...
— Погода-то ноне как, доченька? – спросила Анисья.
— Хороший денек, — протянула Лида. — Ясный да солнечный! — и беспричинно рассмеялась грудным низким голосом.
— Вот и хорошо, вот и хорошо, — закивала седенькой головкой старушка и грустно улыбнулась. — А мне, доченька, щас все одно: как ослепла, все дни на одно лицо, все черные...
Лида посмотрела на согбенную, высохшую фигурку собеседницы, и ей стало не по себе за свое бьющее через край здоровье, за беспричинную радость, наконец, за солнечный утренний день. Скрывая свою неловкость, она сбивчиво и убежденно заговорила: — Слышь, тетка Анисья, че-то седни случится. Сердцем чую, обязательно случится! Как утром встала, увидела солнце, так и кольнуло, — и уже тише с надеждой, — придет Гриша. Вот увидишь, тетка Анисья — придет!
Старуха окаменела, по ее лицу пробежала страдальческая гримаса. Точно не слыша собеседницу, она тихо проговорила:
— Зря ты отказала Спиридону, доченька! Бегут года... Ох, как бегут...
— Тетка Анисья?! — возмущенно вскинулась девушка.

Все с таким же окаменелым лицом сидела старуха, вперив незрячие глаза в противоположную стену.
— Не увидеть мне, наверное, сыночка. Сколь годков утекло. Да и живой ли он?
— Живой, живой! — дрогнувшим голосом убежденно проговорила девушка.
Старушка благодарно погладила Лидины волосы и тихо сказала:
— Дай-то Бог, доченька! — Она немного помолчала и легонько толкнула Лиду в плечо: — А ты беги, девонька, беги. Немного интересу со старухой сидеть!
Лида встала с постели:
— Дак я пойду?
— Беги, беги. Я одна побуду.
Старуха осталась одна в избе. Она чутко прислушивалась к затихающим шагам девушки, затем встала и, постукивая палочкой по полу, привычным путем подошла к окну. Ощупью поправила занавеску и, придерживаясь морщинистой, покрытой толстыми синими, почти черными, жилами рукой за переплет рамы, а другой опираясь на палку, так и застыла, подставляя лицо под живительное солнечное тепло.
Растревоженные приходом девушки, потекли тягучие и бесконечные мысли. Она вновь и вновь мысленно возвращалась в ту далекую пору, когда темная августовская ночь перевернула всю ее жизнь... Была у нее и семья — да в ту ночь не стало... Если бы она знала, что надумали ее дети. Если б знала... А, может и знала, наверное, догадывалась... Но даже сейчас, оставшись наедине со своими мыслями, она боялась себе в этом признаться...

Митька Омутов, молодой парень, бледный и худой, сидел на завалинке и мастерил из позеленевшего латунного патрона свисток. Из дома вышел ребенок лет трех в одной короткой рубашонке, из-под которой туго выпирал рахитичный живот. Он смотрел на брата грустными большими глазами, затем, покряхтывая, медленно спустился с крылечка и тут же присел.
Дмитрий поднял голову, скупо улыбнулся и погрозил:
— Санька, вот я тебе!.. Иди в пригон!
Ребенок нехотя встал и недовольно заковылял через двор на тонких ножонках. Парень задумчиво провожал его взглядом, и в глазах у него все крепла и крепла решимость.
Второй год деревня голодала. Второй год неумолимое солнце сжигало и без того скудные урожаи. Только одна семья Игната Корешанова, деревенского кузнеца, переживала более-менее сносно это трудное время. За работу он брал как со своих односельчан, так и с жителей окружающих деревень, только вещами, а чаще продуктами. Если кто, рассчитываясь, протягивал деньги, Игнат презрительно усмехался и цедил сквозь зубы: “Убери свою гумагу. Лучше свой нужник имя обклей! — и добавлял: — В кашу их не положишь, на себя не наденешь”.
Митька очнулся, когда братишка взбирался на крыльцо.
— Санька, — окликнул он его, — позови Настю!

Скачать полный текст в формате RTF