Андрей ДУНАЕВ

ВОЛЧИЦА

Сейчас Цыган в настроении, — думает Юлька. — Еще бы: четыре дня уже не пил, ходил злой, как черт, денег — ни копейки, в понедельник она сама в аптеку за перцовой настойкой бегала, набрала десяток флакончиков на последнюю трешку. Хорошо, аптекарша знакомая, Юлька у нее побелку делала, и то недовольна была: “Не приходи, — говорит, — больше, — все равно не дам”, а пузырьков тех ему на полдня всего и хватило.
И вот гости, да какие они гости? — знакомые шабашники, новую баню строят, — три бутылки портвейна на стол; Рыжий ей: “Готовь, хозяйка, закусь”. Цыган-то лежал молча, даже руку им лежа протягивал, а как в портфель полезли и бутылками забрякали — аж вскочил от удовольствия.
А какая тут закусь? — хлеба полбулки, две луковицы, да штуки три селедки осталось. Хорошо хоть, аванс в понедельник. Ну еще картошка есть; можно к Таньке сбегать, сала одолжить. Да им-то и этого хватит. Правда, в портфеле у них еще брякало, но то, они сказали, “для дела”.
Юлька чистит картошку у печки, повеселевший Цыган смачно курит и рассказывает шабашникам про очередное похождение Борьки Валуева.
“Ну что про него рассказывать?” — думает Юлька. — Борька как Борька, его все собаки на
Ямале до самого Салехарда знают; и не Борька он вовсе, ему, наверное, лет сорок пять уже, а Цыгану самому тридцати нет, да и на Ямале Цыган — без году неделя. Тот же самый Валуев и привез его сюда весной из Воркуты. Жил Цыган с бичами в каком-то заброшенном бараке, промышляли кто чем мог, одеколон пили да собак ели. Те уже за километр их хибару обходили. А по весне, как начало оттаивать, от них люди шарахаться стали: все вокруг одеколонными флаконами да собачьими костями устлано. Там-то и нашел их Борька — его от рыбкоопа вербовать людей на весеннюю рыбалку послали. Неделю сам с ними пил не просыхая, в душу влазил, видит -толку нет: влезть-то влез, это у него само собою получается, а поднять их, расшевелить не может. Если бы участковый в гости не нагрянул — не собрал бы Боря свою бригаду.
Уже на месте, в Новом Порту, когда приезд славно отметили, признался он, что участковый — его рук дело: “А что мне, волчьи ваши души, делать оставалось? Подъемные, те, что вам причитались, мы уже с вами пропили, — назад дороги не было”.
Раскраснелась Юлька у печки, похорошела собой; ей тоже стаканчик налили, вино приятно в голову ударило, а Цыган все хохмит, у него это здорово получается; и гостям его басни по душе — здоровенные мужики, а ржут как кони.
— ...Кое-как доползает Боря к бараку, — продолжает Цыган, — к подруге в дверь толкнулся, мычит... А та знала, что он уже неделю пьет не закусывая, думает: “Ну его к хренам, опять начнет в окно сапоги выбрасывать”; молчит, не открывает. Кувыркнулся он пару раз у порога, по ходу бочку с водой перевернул и тут, видать, про форточку вспомнил. Она через коридор к подруге ушмыгала, и в окно пасут его, а он в это время барак с другой стороны обползает. Ну, сам-то он ничего не помнит, конечно. В форточку, до половины, залез, через раму перевесился, а задница застряла: туда, сюда — никак. Так и закемарил, бедняга. А те секут в окошко — Бори нету, ну и ладно, думают; залялякались, а, погодя, Ленка дверь свою открывает — из-под занавески синяя рожа торчит и язык в пене. Она с перепугу чуть дверь на себе не вынесла, выскакивает на улицу и давай орать диким ревом: “Борька Валуев на карнизе повесился!” Пол-поселка сбежалось. Петрович, участковый, рассказывал потом, он как раз из магазина вышел: “Чего она, — думаю, — орет, дура — погнала, что ли? Вон же его сапоги в окне шевелятся...”

Оба шабашника держатся за животы; Рыжий — тот даже подпрыгивает на табуретке.
Юлька тоже смеется.
— Ну, Цыган, — хохочет Рыжий, — в понедельник с бригадиром толкую, — давай к нам в бригаду?
— А когда вы баню сдаете?
— Вчера с исполкома хмырь приходил, к октябрьским, говорит, должны мыться.
— Меня в бригаду возьмете — смеется Цыган — хрен они у нас и на Рождество помоются.
И снова гостям весело, а хмельной Цыган уже травит про то, как он в Яр-Сале выдавал себя за печника, и как начальник РСУ полдня за ним ходил, уговаривал:
“Зима, понимаешь, на носу; заявлений на ремонт от жильцов тьма, один был печник — и того в ЛТП отправили... Ты не сомневайся, Николай Николаевич, — деньгами мы тебя не обидим, а, кроме того, у тебя навар будет, — признавался начальник. — Жора их приучил: пошла тяга — несут червонец и поллитру с закуской”.
— Ну, я поерепенился, конечно, для понта и, как бы нехотя, согласился. Смотрю, — начальник мой доволен — тут тебе и аванс дает, и спецовку... Подручного ко мне приставили — парнишка молодой, шустрый. Пошли мы с ним. “Ты, — спрашиваю, — как в печном деле, соображаешь что-нибудь?” “Не-а, — говорит, — слышал, что число колодцев нечетным должно быть, а что к чему — понятия не имею...” “Ну-ну...” — отвечаю. А сам смотрю на него и думаю: “Да ты, браток, против меня — профессор”. Ладно. Приходим по адресу. Печка как печка: половина трубы вывалилась, а так, вроде бы, все нормально. “Ну, — думаю, — здесь должно гладко сойти”. Хозяйка — женщина знойная, в моем вкусе; я закидончик сразу: “Тут, мол, и мужу одному делать нечего...” “Нет мужа”, — говорит. “А где он?” — спрашиваю. “В трубу вылетел”, — улыбается и на дыру в трубе показывает. Вижу, поняли мы друг друга; здесь, пожалуй, и заночевать придется...
Все это Юлька уже слышала.
И как они с подручным заложили дыру кирпичами насухо, оштукатурив ее снаружи; и как потом, когда хозяйка пришла из магазина и выставила из сумки две бутылки водки, пытались растопить, и дым повалил из поддувала; и как эта труба вдруг стала потихоньку выпирать наружу, а Цыган пытался незаметно подпереть ее спиною и как, поняв, наконец, что это ему не удается, еле успел отскочить от рухнувшей кладки, как схватил со стола водку и, на ходу рассовывая ее по карманам, бежал, грохоча сапожищами, по дощатым тротуарам поселка в сторону пристани и поглядывал на часы, моля бога, чтобы катер еще не ушел...
Маленькая комнатушка сотрясается от мужицкого хохота, дым стоит коромыслом, хмельному и довольному Цыгану становится, похоже, досадно от того, что в бутылках уже пусто, а из портфеля Рыжий доставать не собирается – может, и правда для дела... Хотя, какое там дело? Придут домой да врежут, хорошо, если еще на опохмелку оставят... А может, выставят еще? Рыжий пока уходить не спешит, разопрел, жилетку снял...
— Ты бы им про Воркуту рассказал, как вы собачьи шкуры в снег зарывали, — без задней мысли подсказывает Юлька и по тому, как злобно зыркнул Цыган в ее сторону, поняла, что сказала не то.
— Подскажешь, когда забуду, — злобно осаживает ее Цыган. — Картошку бы поживее жарила, хозяйка.
Последнее слово он произносит с недоброй иронией.
Ему лучше знать, что и когда рассказывать о черных днях своей биографии. Рыжего он знает неплохо; Игоря, его приятеля, видел раньше раза три, здоровались, но пить до сегодняшнего дня еще не пили. Вообще-то, Цыгану все равно – здесь все из тех, кто когда-нибудь да бичевал, но масть держать надо.
— Ты давно с нею? — спросил Игорь, когда Юлька убежала к подруге за салом.
— Месяца два балуюсь... — Цыган говорит небрежно, давая понять, что, “балуясь” с Юлькой, он как бы делает ей одолжение, для самого же все это не всерьез — метиска все-

Скачать полный текст в формате RTF