капризы стало уже не позволительно – и любовь, и нежность, и терпение – все должно принадлежать ребенку. Избавиться от нее? Но как? Как разговаривать с человеком, который не желает понимать и даже слушать не желает. Пришла в дом мужчины и сразу же за сигарету.
—Перестань курить.
—Мне хочется.
—Мало ли, что тебе хочется.
—В сущности – не много, но в данный момент не отказалась бы от хорошего стакана вина. Может сходим в магазин?
—Никуда мы не пойдем.
—Но ведь хочется.
—Когда ты перестанешь быть такой эгоисткой, ты думаешь только о себе.
—Я думаю о душе, это она просит выпить.
—Никакой выпивки и потуши сигарету. Это вредно, сколько можно повторять?
—Для меня вредно слушать твои ханжеские разговоры.
—Так почему бы тебе не уйти?
—А почему не уйти тебе?
—Я люблю этого мужчину.
—А он любит меня.
—Тебе так кажется.
—А тебе случайно не кажется, что ты его любишь, может это нечто другое?
—Замолчи, дура.
—Интересный поворот.
—Не зли меня. Мне вредно злиться.
—Тогда пойдем в магазин и вспомним старые добрые времена, когда не было этого самца.
—Хватит болтать глупости и выкинь, наконец-то, сигарету.
—Выкину если сходим за вином.
—Никакого вина, будем пить сок.
—Сначала сок, а потом вино.
Женщина пошла на кухню, достала из холодильника сок и подмешала в стакан поэтессы снотворное, подмешала с единственной целью — отдохнуть от надоевшей собеседницы, остальное произошло словно по наитию: она вошла в темнушку в которой уже доводилось держать подвыпившую соперницу, увидела стеллаж возле задней стенки, освободила нижние полки и усадила туда сонную поэтессу, потом принесла с балкона обрезки досок и наглухо загородила стеллаж. Чулан уменьшился, но когда были наклеены новые светлые обои и выброшен ненужный хлам он стал казаться свободнее чем был.
К приезду мужа она успела отремонтировать и кухню.

6
Первое время, заходя в чулан, женщина слышала ритмическое бормотание, она угадывала некоторые слова, записывала их в тетрадь, но в стихотворение эти слова не выстраивались, постепенно бормотание становилось все глуше и невнятнее, а потом исчезли совсем.

г. Красноярск

В.И.САМУЙЛОВ

ПОЛУСГНИВШИЙ ШПАНГОУТ

Уже несколько часов Сарин сидел на развалившемся остове рыбацкой лодки. Каким горем, какими свирепыми штормами забросило ее на этот высокий, обдуваемый всеми ветрами, берег? Теперь никто не сможет ответить на это.Из пожухлой травы ребрами огромного доисторического животного торчали полусгнившие шпангоуты.Кое-где сохранились доски, прикипев намертво к каркасу. На них и застыл серым нахохлившимся вороном Олег. Сквозь потрескавшуюся, шелушащуюся краску проглядывало темное дерево. Что-то роднило Олега со старыми, почернелыми обломками. Чувствовал он себя безнадежно ненужным, как вот этот гнилой каркас отслужившей свой век лодки.
Она свое отработала сполна. Когда была в силе, ее лелеяли: красили, шпаклевали, сушили. А как же! Кормила не одно поколение рыбацких семей, и списали только тогда, когда подлатать или что-то подправить заботливые рыбацкие руки уже не могли.
А вот его выкинули в расцвете сил: ни латать, ни подправлять никто не собирается. Больно ли этому дереву? Спросить бы... Нет, конечно. Ему же — больно, ему до смертной тоски обидно. Всего тридцать два года, а безнадежно никому не нужен. Как на глухом, зарытом богом полустанке волею судьбы отстал от стремительно улетевшего по расписанию грохочущего, шумящего, живущего по своим законам экспресса, где и он прекрасно себя чувствовал и был на своем месте, но вот все: уже не слышно даже и подрагивания, позвякивания рельса — полная тишина и давящее безразличное одиночество. Куда ни повернусь, глухая, дремучая стена леса. Но если есть остановка, значит, где-то есть и тропка к жизни далекой, непонятной, пугающей...
В свои тридцать два Сарин еще не разучился бояться. Неизведанность страшила его, но и манила. И если бы не жгучая обида... Моросил обычный в этих местах нудный, мелкий,к осени холодный, дождик. С моря тянуло свежестью,прихватывая временами с берега йодистый, щекочущий ноздри, запах водорослей, иногда накатывала волна гнили от недалеко расположенной зверофермы.
Олег одеревенел, застыл хрупкой глыбой. Казалось: попробуй пошевелиться — и сразу же рассыплешься на куски. Нужно было встать, пойти -наверх в барак, растопить печку, согреться. Он даже попробовал встать — не получилось. Жизнь удерживалась неподвижностью. Устало подумал: кажется, умираю, тела не чувствую, осталось чуть — душа отлетит, и все — отмучился. А пока жив: глаза видели, нос улавливал запахи, уши слышали шелест дождя, мерный, тяжелый шум прибоя.
В стороне от моря, ближе к сопкам, всего километрах в трех от развалившегося барака завыло, засвистело: “Кашки” запускают. Отлетали мужики по минимуму, теперь на зимние квартиры. Один за одним вертолеты выныривали из-за гряды уже кое-где пожелтевших зарослей вяза, плотно окружавших небольшой аэродром, в основном предназначенный для полетов в летнее время и только для таких машин, которым не нужен разбег для взлета и посадки.С тихой грустью про

Скачать полный текст в формате RTF