ПИСЬМО ИЗ ПЕРМИ

Валерий АБАНЬКИН

СОЛОВЕЙ-РАЗБОЙНИК

Я — разбойник, но я — соловей.
Мне свистеть повелела природа.
Я — художник чистейших кровей.
И свистел для родного народа.

Кто про нас, свистунов и повес,
Распускает нелепые слухи?
И впускает в наш муромский лес
Вот таких мужиков тугоухих?

Зажимаю предсердьем стрелу.
Торопиться мне вроде не к спеху.
Крепко я приторочен к седлу,
И меня повезли на потеху.

Что ж, я вам посвищу без вранья,
В закоулки толпу разметая,
Чтобы, с башен взлетев, воронья
Закачалась тяжелая стая!

Даже к этому свисту глухи
Долго будут шептать богомольцы,
Что я послан был им за грехи
С колоколен сшибать колокольцы.

Ну, Бог с ними, мочите горох
И ядреного пива налейте,
Чтобы драный, хмельной скоморох
Поиграл обо мне на жалейке.

***
Под крыльями — воздух, над крыльями — воздух,
А крылья?.. И крылья — один только воздух.
Над ржавую твердью, вздымаясь как пламя,
Мы плещем о воздух пустыми крылами.

Земля продолжает гореть и светиться,
А мы не успели простить и проститься.
В пустое пространство входя пустотою,
Мы в небе не блещем святой красотою.

Нам вверх не подняться и вниз не спуститься.
Нам плотью земною уже не сгуститься.
Мы — ветер, что бродит дорогой окольной,
Мы — воздух, что стонет в броне колокольной.

Мы мчимся без памяти, без сожалений,
Мы — тени беснующихся поколений,
Мы реем над вами незримою стаей,
И звезды безумствуют, нас пролетая.

***
Я сегодня на солнце повешен, как вобла,
Истекаю я собственным соком и солью...
Налетит марсиан краснорожая шобла

Из высоких небес перекатною голью.

Там задушат всех рыб, пересушат каналы,
Поистратят в сортир марсианские книги,
Но услышат по радио наши сигналы
И помчатся вступать в межпланетные лиги.

Их усадят за стол, угостят суетливо,
Вот, на закусь, соленая шкура поэта,
Ну а выпить, пожалуйста, чешское пиво.
Им, я думаю, очень понравится это.

Я на солнце, как рыба, — ни ахнуть, ни охнуть,
Но под жабры крючок получил без печали.
Я по опыту знаю: мне надо засохнуть,
Чтоб когда-нибудь мною о стол постучали.

Юрий БЕЛИКОВ

РУССКИЙ ЗАПОЙ

Спиваюсь посреди желтеющего леса.
А посреди зеленого — я пробовал — не спиться:
Бутыль опустошишь — накопится копытце
С Аленушкой на дне, глотнешь, и сладко спится —
Ни грузной Родины, ни собственного веса.

А ежели уже поспела ежевика...
И воздух, пулями прошитый, паутиной
Растрескался, и выводок утиный
Башку твою вдевает в петлю крика,

И, трижды обойдя в тоске грибные скаты,
Где женщина не гребень обронила,
Ты ищешь нож, но не найдешь ножа ты,
Чтоб вены вскрыть и высмеять чернила,

Как тут, с остановившейся у горла
Отчизною отчаянной не спиться?
Я пью, чтоб окончательно не сбыться
И покатиться с черного угора.

Где красные осины бормотухой
Захлебываются, а клены в ноги
Швыряют пламенеющее ухо,
Отхваченное в память о Ван Гоге.

Под тем угарным, горестным угором
Лежат мои слабейшие, косые
Учителя, глядящие с укором,
Что на угоре медлю я с кагором:
Не за холмом, а под холмом — Россия!

Я Родину свою не пропиваю —
Ее давно пропили за угором.
Пью на краю. И нет России с краю.
И под угор я царственно шагаю,
Сгущается Россия под которым.

УВИДЕТЬ РОДИНУ

Они не видят Родины пока —
Гоняя мяч по пляжу, будоража
Нарзаном трезвоколкого песка