Владимир ШАПКО

ЮНАЯ ЖИЗНЬ
МАРКИ ТЮКОВА

1. МАРКА ТЮКОВ.
ОН ЖЕ — КАЗЛ. ОН ЖЕ — ОСЛ.

На голой площади перед горсоветом, пока мать нервно озиралась кругом, Марка во все глаза таращился на острую, выстриженную из железа штуковину, легко сквозящую в утреннем солнце над крышей. Штуковина была как комбайнер. Который из пшеничного венка лыбится... Марка хотел спросить про штуковину... но мать сама приклонилась к нему, быстро шепнула: “Смотри!” Марка смотрел. На комбайнера в солнце. На крыше. “Да не туда, не туда! — повернула его мать: — Вон тот дядя — Папа... — Подтолкнула: — Иди к нему... Поздороваться не забудь!”
Пятилетний Марка пошел, очень умно обходя на асфальте лужи. Подошел, громко, радостно прокричал:
— Здравствуйте, дядя Папа!
Рубашонка на нем была белая, а штанишки с лямками — черненькие. Будто отсолидоленные сандалии. И голова только вчера подстриженная. Под ноль...
— Здравствуйте, дядя Папа! — еще раз крикнул Марка. Но дядя Папа смотрел на него и почему-то не здоровался. Потом сказал, что младенца всему можно научить. Да, всему, Марья Петровна!
Марья Петровна, она же — Маня Тюкова, сразу заходила неподалеку, завсплескивала руками:
— Да не учила я его! Ей богу, не учила! Филипп Петрович! — Не выдержала, подбежала: — Учила я тебя? Учила? — Дергала за руку: — Учила?! — Поддала по попке: — Учила, надурный! Говори!
Марка запел.
— А чего она дерется, дядя Папа-а-а!
Да, чего тут скажешь? Как говорится, устами младенца. Все понятно. Новый выходной костюм Филиппа Петровича в пожарном длинном рукаве имел вид тарантула. Ноги в белых носках и мокасинах походили на перебинтованные кирки. Филипп Петрович был сельский интеллигент. Он был зоотехник. Шляпа, понятное дело. Галстук как вожжи... И вот приехал, что называется... Встретили... “Дядя Папа!”
— Да не учила я его! Ей богу, не учила!
— Ладно, чего уж теперь? Раз приехал. Встретили. Пойдём, Марк. Со мной будешь сегодня...
— Меня Маркой зовут. Маркой! — закричал Марка.
Филипп Петрович воззрился на бывшую жену, за руку держа сына...

— Марка, Марка он! — примирительно толкала ладонями та. — То есть Марк, конечно, Марк! Марк Филиппович! Вы уж извините!
Когда отец и сын двинулись наконец с площади, Маня чуть не на цыпочках тоже пошла в сторону. Не смотрела на них. Словно боясь всё сглазить, спугнуть. Но мальчишка опять закричал, вперебой поддавая ножками:
— Марка я, Марка! — И дергал, дергал отца за руку как безвольного... Господи, что будет!..

Когда вечером Марка был приведен к бараку и пущен, Маня Тюкова и соседка старуха Кулешова во все глаза смотрели из окна, как Филипп Петрович уходил обратно к Нижегородной, чтобы оттуда ехать в Дом колхозника, где он должен ночевать. Руки Филиппа Петровича в длинном рукаве продольно-преданно ходили с боков. При пряменькой спине. Человек то ли на лыжах шёл, то ли хотел подраться боксом... “Такого мужика проср...!” — Кулешова села. Всегдашний зоб её подрагивал. Как шершавые дрожжи. “Дура ты, Манька, дура! Прости, господи! Кулема!” Маня Тюкова покусывала губы, нервничала. “Напяливай теперь железки-то, напяливай!”, — все сердилась, добивала Кулешова. Ввиду имелось несколько бигудин, болтающихся на Мане. Подобно забытым детским скакалкам... “Напяливай теперь...”
Марка заявился с алюминиевой саблей, навешенной на него. Как с яхтой. Маня кинулась к нему, огладила всего, как будто уже неузнаваемого, чужого. “Ну, что он сказал, что?”
Сын был туг, как мяч, сопел, поикивал. Вокруг губ насохло то ли от пирожного, то ли от мороженого. Сабля на боку висела по-прежнему, как перевернутая яхта. “Ну, ну!” Сын с гордостью сказал:
— Ты — Казл, Марк! А так же — Осл!
— Какой Казл? Когда, когда сказал?
— В столовой. Когда я опрокинул ему чай на брюки... Ты — Казл, Марк!, сказал. А так же — Осл!
Маня отнеслась к сообщению осторожно, уважительно. Потом вдруг тихонько засмеялась, ловя в ладошку смех. “Костюм-то новый, совсем новый! Вот смеху-то!”
Кулешова не знала, что и думать. Казл... Может, что ветеринар? По-ветеринарному это? Язык у них такой? Осл?
Марка покачивался от сытости и усталости. Без сандалиев уже, заваленный с саблей на материну кровать, рассказывал, где они с папкой ходили и что они с папкой целый день делали. Всё в комнате было своим, ну вот прямо-таки своим-свойским. Ходики по-птичьи маршировали на стене. Чайный гриб в банке был как гроза... Марка попросил, чтоб налили от него. Соскучился. Наливая, мать сразу спросила про ядрененькую — покупал ли? “Пок-купа-ал” — бесшабашно махнул рукой Марка. Прямо-таки — кутила после кутежа. Похмельно отпил от грозы: — Такой же вкусной покупал. И мороженого — сколько я хотел! От пуза!” Марка откинулся,

Скачать полный текст в формате RTF