Ефрем БАУХ

ВОКРУГ ДА ОКОЛО ЦДЛ

Ефрем Баух родился в 1934 г. в СССР. Здесь издал несколько книг стихов, стал членом СП. С 1977 г. живет в Израиле. Автор эпопеи “Сны о жизни”, удостоен ряда литературных пре-мий. Мы печатаем отрывки из романа “Камень Мория”, посвященные событиям 1971-1973 г.г.

В суетный миг единым взглядом охватывается вся эта каменоломня, скрученное страстями, как ревматизмом, жадное до жизни гнездо людей, чертей и разбойников с деревянным коробом ресторана и комнат в полуэтажах, хищно-веселым буфетом, пиратской биллиардной, лестницами, закутками, конторками, да еще вдобавок, подземным ходом, соединяющим ЦДЛ со зданием Союза писателей на улице Воровского, в котором замер в этот миг, как в стоп-кадре, Сергей Михалков.
Опять задвигался, растворился в подобострастном безличьи окружающей свиты.
Но засветилась облачком, заколебалась слабой, но негаснущей свечой, протянулась в шепотки, хохоток, пересказы ЦДЛ байка, возникшая за миг, до спуска в подземелье, когда секретарь Союза Михалков и очеркист-положим-Иванов, зато активный член парткома, провели беседу с чего-то-там-подпи-санткой Беллой Ахмадулиной.
— Сергей Владимирович, у меня всего десять минут, — голосок Беллы, как стихи читает, мелодичный… — меня ждет мальчик на площади Восстания…
— Н-ну, ну, Б-белла, — говорит мило заикающийся разбойничек, топорща адольфовские усики, — сса-адитесь, дде-ло серьезное… Ну заа-ачем вы подписались вместе с этими под-д-д-оонками?..
— Что вы, Сергей Владимирович, какие же это подонки? Это очень приличные люди…
— Послушайте, что за кривляния? — возмущен очеркист-положим-Иванов.
— Кто это, Сергей Владимирович? — говорит в пространство Белла, сидя вполоборота к очеркисту.
— Как кто? Это о-очч-ер-кист И-и-и… Иванов…
— А?.. В следующий раз обязательно прочитаю… Извините, тороплюсь. Меня ждет мальчик на площади Восстания…

===

Ох, уж эти подписанты…
Вот пересек вестибюль по-крепкому старый и в стельку лысый Тельпугов, бывший секретарь парткома, всю долгую жизнь пишущий короткие рассказы о Ленине. Прошел в партком — и перед ним возник виновато открывающий дверь подписант Фазиль Искандер.
— А, — деловито говорит Тельпугов, — Фазиль, заходи… Ну, чего пришел?

— Пришел, извините… к вам, одолжить… денег.
— Денег? И сколько тебе надо?
— Ну, хотя бы… тысячу рублей…
— Да ты что, очумел?.. Я же только короткие рассказы о Ленине пишу, сроду и денег у меня таких не было… А зачем тебе столько?
— Книгу мою из плана выбросили, а жена беременна.
— Во-о-о!.. А когда подписывал, думал?!
— Да что уж… Жене сказал: сроду никогда больше никаких писем подписывать не буду.
— То-то же… Так вот, садись, пиши мне письмо…
— Так я ведь жене сказал: никогда, никаких писем писать и подписывать больше не буду…
— Ты что, за дурака меня считаешь?..

===

Декабрь в Москве. Начало семидесятых. В квартире у метро “Аэропорт”, забитой народом, на свадьбе еврейских мальчика и девочки, приятель жениховского папы Анатолий Алексин в роли свадебного генерала, узнав, что я с ВЛК, говорит: — Твардовский умер… — В доме все почти музыканты, тоже ведь одна из исконных еврейских профессий, невеста за пианино, жених на скрипочке, играют, слушают.
— Панихида? В ЦДЛ, наверно… Может, вообще не выставят… Некролог? Думаю, только в “Литгазете”…
Раз говорит, так и будет, Алексин подвизается в секретариате ССП. И вправду, куда торопиться. Полежит в холодильнике. Решается-то проблема поважнее, опыт, конечно, богатый, с Пушкина: заколотили в ящик и все дела. Опять же тут нельзя, чтоб уж совсем шито-крыто, но и без лишнего шума.

===

— Рак легкого с метастазами в мозг, — осведомленно говорит Алексин, — ему даже знаменитого врача из Болгарии привозил Наровчатов. И вправду даже лучше стало, газету стал читать…
— Это всегда так, перед смертью легчает, — с московским говорком замечает кто-то из родственниц невесты.
А декабрь в Москве какой-то оцепенелый, с тусклым, клубящимся сырой мглой днем, коченеющим дыханием над гриппозно-сизыми сугробами, выметенными с улиц и громоздящимися на задворках.
Ватное, с гнильцой в воздухе утро. По всем задворкам вокруг ЦДЛ вяло копошится вшиво-серая, в полушубках, милиция, серые валенки сваляны, как серые сугробы. Пока они мимикрируют, и лишь сознание слабо да мимоходом отмечает какой-то непорядок на пространстве от улицы Наташи Кучиевской до площади Восстания. В ЦДЛ незнакомые “распорядители” пропускают по писательским членским книжкам. Солженицына, говорят, пропустить не хотели,