Алексей ВУЛЬФОВ

СТАРЫЙ НИКОЛАЕВ

поэма

Посвящение

Никогда не была бы написана эта поэма, если бы не повстречались на моем пути добрые люди, мои друзья — Виктор Анатольевич ГУЛЯЕВ, Виктор Иванович МИХАЙЛОВ, Алексей Петрович ПОМЕРАНЦЕВ, открывшие мне края, весьма схожие с теми, что описываются в поэме. Никогда не увидеть бы мне многого и очень для меня существенного без этих людей. Им и посвящаю свою поэму “Старый Николаев”.
Также выражаю благодарность и симпатию Александру Валерьевичу ЛОГИНОВУ, оказавшему большую помощь в подготовке поэмы к печати.

Автор

ПРОЛОГ

“Николаева снимают”.
“Николаева-то снимают”.
“Николаев — всё. Слыхали?”
Пригожие летние сумерки. Блестит полировка рельс. Мужички-машинисты в клетчатых рубахах бредут с мятыми портфелями по тропе вдоль пути:
“Николаева, похоже, снимают”.
“Николаева сняли! — сняли — сняли...” — грохотнули громкоговорители рабочего парка станции Остреж-Балтийский.
“Как—как—как?...”
“Так—так—так...”
“Николаева сняли!” — как в набат ударило по старинному городу Острежу, донесло эхом до неоглядного озера, близ которого сотворился город.
“Дед-то наш откомандовал”, — закуривши, бросил путеец путейцу на сто девятом километре, у казармы с начертанной под кровлей датою постройки: “1907 г.”
“Николаева! снимают!” — дважды тренькнули тетивы телефонки вдоль сросшихся с природой железнодорожных линий Острежского отделения Октябрьской дороги — по всем направлениям. Поднялись из-за этого галки и закричали.
Тепловозы при депо Остреж вроде и то попритихли рокотать дизелями.
Медведь у разъезда Пустошье вышел из чащи, приблизился к балласту колеи, осторожно ткнулся носом во ржавую гайку и проревел: “Николаева-а-а...” Затем скатился в малинник, задумчиво занялся ягодами, пока не спугнул его слышимый здесь километров за десять несчастный поезд.
Накатило от озера облака на небо. Трепетно, незаметно дождик пришел. Заблестела шпальная смола. Чуть ветерок пробежал. Вечер стал не синим, а серым.
Совсем нередка в этих краях такая погода. Здесь всегда немного печально.

===

Ночью долго движется к Острежу московский поезд. Ветви лиственных деревьев полощут его все двести десять километров лесного пути на северо-запад. Путь этот начинается сразу, как только, приняв на спящей станции эстафету у элегантного московского “ЧС”, потянет состав видавший виды острежский тепловоз М62, имеющий у машинистов прозвище “машка”.
И поезд войдёт в Острежский край. Запахнет в вагонах лесом, свежей влагой многих водоёмов и дымом дизелей локомотива. Звонче и чаще станет перестук колёс. Состав будет с тоской вздыхать и останавливаться “у каждого столба”, а затем снова неслышно трогаться и передвигаться дальше. Поглядит в окно жёлтое око фонаря над притоптанным песком платформы — и опять лес, да светляки, да ровный шаг колёс.
Душно в плацкартном вагоне, пахнет едко, томит.
“Э-эх... где хоть едем-то?” — зевнёт на весь вагон да от нечего делать стукнет лбом по окну малахольный мужик, сидевший до того недвижимо за боковым столиком над опустевшей бутылкой.
Обиженно хмыкнет дитя.
“Тс-с”, — сразу зашепчет тревожно молодуха-мать и завозит простынью на своих полных ногах.
“Дай ему попить”, — громко скажет вороньим голосом старуха на соседней полке и долго станет шелестеть целлофановым пакетом.
Почти одушевлённым голосом прогудит впереди тепловоз. Поезд тронется. Опять задребезжит пустая бутылка у окна.
Острежские машинисты всю ночь ведут московский поезд. Всю ночь глядят они на поворачивающую туда-сюда тропу линии, на бегущую по колышащейся магической зелени световую печать прожектора, на кивающие фонари сторожей с переездов. Едут они в своей мрачной кабине и курят над светящимся пультом “Приму”, и толкуют обо всяком, всё более об острежских событиях, рыбалке, огороде, начальнике и женщине. Где надо, они сосредоточенно тормозят, как учили, “выдерживают ход”. А в начале рассвета, уже близ Острежа, когда светлеющая синь небес сильнее ночи станет наколдовывать сон, они уже не смогут разговаривать. Оба как под гипнозом замрут и сурово, будто в глаза врагу, уставятся в лобовое стекло локомотива.
И так каждый день.
Круглый год.
Стена лесов, таинственные речушки, высокие дикие травы, всполохи иван-чая; засохшая, как старуха, серая путейская казарма, редкие стога, болотины, заваленные под откос трухлявые шпалы — и он, этот поезд.
Сизая вода озёр в ночи, растянувшиеся туманы над ней и одинокая лошадь на поляне у насыпи.
Здешнее бытие, как девушка в скиту, сторонится большого мира.

Скачать полный текст в формате RTF