* * *

Я живу не лучшим образом,
ибо до смерти устал
от того,
                что в белом облаке
много лет тебя катал.

Я тебя, как ветер – веточку
и как книжку – книгочей,
ранним днем и поздним вечером
перенес через ручей...

Мы тогда еще не ссорились
из-за каждого рубля,
ради нас в шеренги строились
транспаранты,
                                тополя,

переругивались с тучами
деревянные дома,
выходили книжки Тютчева
и Софронова тома,

был пришторен кукурузою
свет нахлынувшей зари,
каждый третий бредил вузами,
вазами –
                процента три...

Вот какою жизнь мне помнится.
И такой она была –
с раскладушкой, но без комнаты,
с книжкою, но без угла,

разноцветная, голодная,
как тайга перед грозой,
и как елка новогодняя –
с разукрашенной слезой...

* * *

И пил я весь год с Володей
о двадцать четвертом годе...
И девочка Мариула,
не ведавшая невзгод,
во мне до конца тонула
(а может – наоборот:
я падал в нее, как в море,
переплывал ее,
как счастье,
потом – как горе,
как небыль
или – былье...).

И мчали Москвой пролетки,
и мучилось все и вся –
от встреч и разлук,
                                от водки –
до ангелов в небесях...

Так было.
Или – примнилось,
разъехавшись вкривь и вкось,
но что-то во мне сместилось...
Поэтому и сбылось.

* * *

Есть одиночество и тоска,
облако и река,
и тень – от кепки большевика
да башни броневика.

Есть ностальгия по городам,
где грезилось под “Агдам”... –
кому повем я, кому отдам
тихую радость, что здесь и там
топчет мальчик, не по годам
суровый, грозя жидам?..

Есть неуслышанная тишина
на донышке шумных дней,
еще – невидимая страна
в родной для меня стране,
еще – черемуховая весна,
но тоже – почти на дне...

* * *

Сергею Иоффе

Это потом, потом
вылепится вчерне:
ласточка за окном
неба на самом дне, –

буковка букваря
с зернами запятых...
Это и буду я
или, возможно, ты, –

родственники морей,
правнуки мытарей,
выдумка декабрей –
эллин и иудей...

Это потом, потом,
после декабрьской тьмы –
ласточка за окном,
то есть, возможно, – мы,

пасынки падших толп,
в беге от сих до сих,
времени перетоп
с трешницей на такси...

* * *

Это я, невыспавшийся, страшный,
не вчерашний, а позавчерашний,
проморгавший первую зарю –
забываясь, без тепла и брашна,
отчего-то жизнь благодарю.

Это мне – из замкнутого мрака,
из тщеты, из пьянобуерака,
пьянодня и пьяноянваря –
четко вторит дальняя собака,
по-собачьи жизнь благодаря...

Это нам – неведомо откуда –
дудочка, дыхание, остуда...
Это нам припухшая заря
шлет свое мучительное чудо,
за безумный вой благодаря...