стой честной работы, из строгости к себе, из горения душевного, без чего ни фрескам Дионисия не появиться, ни добиться победы в войне невозможно было, а горением таким богат наш народ. Из такой вот строгости, из такой работы, как у старообрядцев, всё-таки они сила большая духовная, хоть и немного их теперь осталось, хоть и в тайге они, а объединённая сила.
Всем нормальным людям так-то объединяться не грех перед новейшими напастями.
А ещё – если бы не бабы наши русские, так мы пропали бы уже давно. Как только шибко тяжело приходится, так находится какая-нибудь партизанка Василиса и взваливает на себя мешок с картошкой и луком, да пьяного прихватывает мужика своего, ещё и вилы берёт – и с этим-то со всем грузом врага бить...
Видел я однажды на Курском вокзале в Москве, вверх по туннелю поднимался: баба вверх по ступенькам, два бидона, пустых уже, видимо, к электричке в Орловскую область, наверно, уже, продала что-то, – так вот, мешок на ней, эти бидоны и два ребёнка при ней рядом, а под мышкой голова зажата пьяного мужика. И она всё это тащит вверх по ступенькам, а он её кроет матом, эту бабу, а она – тащит. Дотащила до перрона, разжала руку, и мужик упал тут же. На асфальт. И – лё-ё-жа – её матом: нехорошая, мол, такая, бросила...
Вопрос вопросов, конечно, как такое общество может называться обществом, а государство – государством, если до сих пор основная тяжесть жизни нашей – на женских спинах, на женских руках.
Но как раз вот это ещё нас, может быть, снова выручит: бабы наши удивительные. Хотя они тоже устают уже, наши бабы.
Вот так отвечал однажды, десять почти лет назад, накануне 9 мая Виктор Петрович на вопросы о том, что, на его, Астафьевский, взгляд дальше делать, как жить в России.

С В.П.АСТАФЬЕВЫМ беседовала Галина СМИРНОВА
апрель 1995 года, Красноярск
В оформлении материала использована картина
Валерия КУДРИНСКОГО, заслуженного художника РФ

ДиН память

Семен ГУДЗЕНКО

ПЕРЕД АТАКОЙ

Когда на смерть идут – поют,
А перед этим
                        можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв.
                        И умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
                        идет охота.
Будь проклят
                        сорок первый год
и вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит.
Что я притягиваю мины.
Разрыв.
                        И лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
                        не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким.
                        А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
                        я кровь чужую.

СТАЛИНГРАДСКАЯ ТИШИНА

Последний залп. И после дней бессонных
дождались мы невиданного сна.
И наконец-то с третьим эшелоном
сюда пришла сплошная тишина.
Она лежит, неслыханно большая,
на гильзах и на битых кирпичах,
таким сердцебиеньем оглушая,
что с ходу засыпаешь, сгоряча.
И сталинградец в эту ночь впервые
снял сапоги и расстегнул ремни.
Не всех убитых погребли живые,
но в очагах затеплились огни.
И пусть кружатся “юнкерсы” над нами,
Испуганно разглядывая флаг.
Спим без сапог. Пудовыми кусками
прилип к ним рыжеватый известняк.
– ...А у тебя зеленые глаза,
такие же, как у моей зазнобы, –
приятель мне задумчиво сказал.
Раскинув руки, мы уснули оба.

Сталинград, Май – ноябрь 1943