Потом:
– Вот здесь деньги, – говорит Людмила Ивановна и отдает кошелек. И сразу видно, какая она маленькая.
– Только за бензин, – шофер возвращает полпачки.
А потом – кассеты в руках, в мешочке, в сумке. Как секретные сведения, везет их Хмельницкая через город, поглядывая на прохожих. “За один провоз “такого”, – лезут в голову безумные мысли, – упаси Бог! – когда Г.К.Ч.П”.
И только дома приходит покой.
Танки прошли... Потом – победа... Пальцы рогулькой на стене: “Народ и Армия – едины!”

– А вы испытывали, – спрашивает меня Л.И. – такое, когда несли, ну, скажем, в Обком “Тарусские страницы”?
– Что значит “такое”?
– Ну, такое: пан... или пропал!
– Только “такое”, – отвечаю... И чувствую какую-то неловкость.
И впервые понимаю. Буднично, без пафоса и без нервов, что и после войны пережил не меньше, чем на войне.

г.Москва

ДиН память

Константин СЛУЧЕВСКИЙ

В БОЛЬНИЦЕ ВСЕХ СКОРБЯЩИХ

Еще один усталый ум погас...
Бедняк играет глупыми словами...
Смеется!.. Это он осмеивает нас,
Как в дни былые был осмеян нами.

Слеза мирская в людях велика!
Велик и смех... Безумные плодятся...
О, берегитесь вы, кому так жизнь легка,
Чтобы с безумцем вам не побрататься!

Чтоб тот же мрак не опустился в вас;
Он ближе к нам, чем кажется порою...
Да кто ж, поистине, скажите, кто из нас
За долгий срок не потемнел душою?

* * *

О, не брани за то, что я бесцельно жил,
Ошибки юности не все за мною числи,
За то, что сердцем я мешать уму любил,
А сердцу жить мешал суровой правдой мысли.

За то, что сам я, сам нередко разрушал
Те очаги любви, что в холод согревали,
Что сфинксов правды я, безумец, вопрошал,
Считал ответами, когда они молчали.

За то, что я блуждал по храмам всех богов
И сам осмеивал былые поклоненья,
Что, думав облегчить тяжелый гнет оков,
Я часто новые приковывал к ним звенья.

О, не брани за то, что поздно сознаю
Всю правду лживости былых очарований
И что на склоне дней спокойный я стою
На тихом кладбище надежд и начинаний.

И все-таки я прав, тысячекратно прав!
Природа – за меня, она – мое прощенье;
Я лгал, как лжет она, и жизнь и смерть признав,
Бессильна примирить любовь и озлобленье.

Да, я глубоко прав, – так, как права волна,
И камень и себя о камень разрушая:
Все – подневольные, все – в грезах полусна,
Судеб неведомых веленья совершая.