– Читал я про его князь-рыбу. Мне приходится бывать с крючком на Енисее, но такую здоровенную рыбищу, как он пишет, в жизни не видывал, Придумал, наверное?
– Я тоже в основном в тайге, редко бываю на рыбалке, но тоже не приходилось видеть, – признался я. – Но рыбаки говорят, что есть такая царь-рыба.
– Царь-рыба? Не князь?
– Царь... – усмехнулся я.
– Давненько читал. Призабыл немного. Выберу время – перечитаю. Обязательно перечитаю. А книга про нас. Я еще тогда удивился: во, мужик, как пишет, будто сам рыбалил.
– Может, поедем, – прервал я. – Время идет.
Водитель послушно тронул машину по уже припорошенной легким снегом дороге. За обочинами медленно стала растворяться в ночи стена темного леса. Фары изредка высвечивали заячьи следы за невысокой бровкой дороги, выхватили глубокую борозду лыжни случайного охотника. Кружился и падал на землю пушистый снег. Чуть склонив смоляную с проседью голову, шофер поглядывал то на дорогу, то, заинтересованно, на меня. Какая-то невидимая стена недоверия на короткое время установилась между нами. Я хорошо понимал, что он не верит тому, что книга действительно подарена мне известным писателем. Показывать сваи документы, хотя бы охотничий билет, называть себя не хотелось. Я хорошо понимал его и потому не обижался. Ведь когда-то я сам был твердо убежден в том, что большие люди не от мира сего, что они живут особой жизнью и совершенно не досягаемы для нас, для простых смертных. Только теперь, после многих лет знакомства с писателями, художниками, композиторами, актерами, кинорежиссерами, я твердо знаю, что они такие же земные, как и все мы. Им присущи те же заботы, восторг от удачи, неудовлетворение от сделанного, поиск нового и совершенного в своем творчестве.
Еще я безжалостно корил себя за то, что по рассеянности чуть не потерял дорогой моему сердцу подарок Виктора Петровича. Я порядочно устал и теперь сильно желал одного, чтобы ухабистая не наезженная дорога поскорее кончилась.
Замельтешил огнями поселок, показался нижний склад. Водитель, остановив машину, разглядывал меня в упор.
– Вот что, – помедлив, сказал он. – Забери свою щуку назад. Подари своей бабе, пусть уху сварит. Выпейте за меня и за моих девок. И вдруг неожиданно:
– А где Астафьев живет? Адрес дай, коль знаешь.
– Зачем? – испугался я.
– Гадом буду, поймаю царь-рыбу. Подарю ему за книгу.
Я спрыгнул с подножки:
– В Красноярске живет, в Академгородке, Захочешь – найдешь. .
– Понял, – обрадовано отозвался тот и поддал газу.
...Миновало месяца два, с тех пор, как я ехал ночной лесовозной дорогой с недоверчивым водителем. Больше я с ним не встречался. А вот Виктор Петрович недавно мне поведал такую историю. Перед самым Новым годом в его квартире раздался нетерпеливый звонок. На лестничной площадке стоял чернявый пожилой мужчина и, раскланявшись, вручил писателю, правда, небольшого, но осетра. Потом сунул в руки Астафьева книгу “Царь-рыба” и попросил подписать: “Для меня и для моих девок”. Неловко поблагодарил и быстро ушел.

ДиН память

Т. РУСЛОВ (Л. ТРУС)

СТИХИ ИЗ НОРИЛЬЛАГА

ЧУДО

“Шаг в сторону – считается побег –
Конвой стреляет без предупрежденья”.
И мы идем – семнадцать человек
Конвоя и собак в сопровожденье.
От нас отводят встречные глаза,
Страшась тюрьмы немыслимого риска.
Столыпина наследье – вагонзак
Нас ждет, как долгий срок без переписки.
Бездонный срок, в который, как в чуму,
Мы ввергнуты статьей полста-восьмою…
Но женщина, как будто что к чему
Не зная, обращается к конвою
И милостыньку просит передать,
Пасхальную, как повелось от века.
(Похоже, ей не довелось узнать,
Что жалость унижает человека.)
И происходит чудо (промолчим
О святости устава и режима):
Конвой берет без слова куличи
И нам передает невозмутимо.
В “столыпине” за множеством замков,
Не ведая ни Бога и ни Пасхи,
Едим, давясь, – семнадцать мужиков
Дар женщины, не знающей опаски.

СМЕРТЬ ШАХТЕРА

В тот миг, когда, зевнув беспечно,
Ты электричество зажгла,
Погиб шахтер, во тьме кромешной
Раздавлен глыбою угля.
Его безжизненное тело
Мы из-под глыбы извлекли.
Был взгляд убитого тосклив…
На черных комьях кровь алела…
В формулировках подходящих
Об этом был составлен акт,
Что виноват, мол, пострадавший,
А так – никто не виноват.
И ложь казенного злословья
Подписывали мастера…
И выдан сменой на гора
Был уголь тот, облитый кровью.
Стальные ядра в буйном танце
Потом его смололи в пыль,
И под котлом электростанции
Сгорел он пламенем слепым.
И кровь шахтера зажурчала
По медным жилам проводов…
Ты никогда не замечала,
Что с абажура каплет кровь?

30-е годы