Аэлита КОРНЕВА

ДРУГ СОЛНЦА

ЛИТУРГИЯ
1.

Однажды в марте выдался совершенно удивительный вечер. Мы пили чай и говорили о чем-то глобальном, скорее всего, об искусстве, а может быть, и о политике. Мы делали это достаточно долго, до тех пор, пока не пришел Мамин. И когда он вдруг появился, позвонил в дверь, и Ольга открыла ему, вот с этого момента и началась великая литургия.
То, о чем я поведаю сейчас, не имеет ни цвета, ни запаха, ни горечи назидания. Быть может, кому-то захочется продолжить начатое, я верю ему, пусть кто-то тоже ведет его. И пусть он сделает гораздо больше. Я верю ему, потому что то, о чем я поведаю сейчас, не имеет ничего... И не увидеть его можно только одним способом — закрыв глаза.
Мамин притащил целый пакет вишни. Свежая вишня в начале марта, когда за окном наворачивает метель — это, скажу я вам, что-то. Разумеется, мы тут же принялись расспрашивать его, откуда взялась эта вишня. Но разве Мамин сознается. Он нам сказал, что из Африки. Можно было сказать, что из Новой Зеландии или с Земли Франца Иосифа, например. Все равно мы бы не поехали туда проверять.
Эта вишня была какая-то странная — огромная, сладкая, совершенно свежая, но главное — что в марте.
С приходом Мамина все глобальное как бы замерло, спряталось на время, чтобы потом, при удобном случае, появиться вновь. Мы устроили пир. Из кухни на стол потянулись закуски. Вишню пересыпали в широкое плоское блюдо, и она улеглась на него горкой.
Когда же приступили к самому главному, за столом воцарилось глубокое молчание. Мы наслаждались. На чайных блюдцах стали появляться круглые, маленькие, кроваво-красные косточки. Держу пари, каждому из нас хотелось запустить в рот не одну, не две, а целую горсть вишен. Набить ими рот — и потом, через минуту, выпустить целую очередь кругленьких косточек. Но нас было слишком много возле плоского блюда, которое освободилось уже наполовину.
Первым оторвался старик Мамин. Он вообще любил потянуть удовольствие, и предложил нам небольшой перерыв. Глобальное, почуяв момент, тут же вылезло из укрытия.
Мамин элегантно вытер пальцы о белоснежную салфетку и произнес:
— Да. Мне кажется я смог бы понять японцев. Определенно есть некая прелесть, когда смакуешь одну-единственную ягоду. Сначала ее очень долго рассматриваешь, держа в руке, поворачиваешь на свет, потом опускаешь в рот и ворочаешь языком, пока, наконец, не раздавишь зубами. Ох, этот терпкий вкус сока! А в конце маленькая твердая косточка как доказательство бесконечности мира. Японская поэзия и живопись рождались именно из этого принципа — многое в малом.
— Ты, как всегда, прав, — отозвалась Маринка, — Именно такие ощущения рождаются, когда имеешь в руках что-то одно-единственное. Но я представляю сейчас консервный завод . Огромные чаны, доверху на

полненные той же самой вишней. Сотни тысяч ягод, одинаковых, темно-красных. Сырье. Они перерабатываются день и ночь, на конвейере, и все равно какой-нибудь из чанов начнет портиться. Ягода размякнет, пустит сок и в конце концов закиснет. К ней неизвестно откуда слетятся прилипчивые мушки, и из полученного останется сделать разве что брагу. Из такого видения тоже может родиться поэзия. Но большей частью — проза. Это очень характерно для России.
Маринка — далекая мечта Мамина. Между ними существуют подводные отношения. Они постоянно покусывают друг друга.
— Да, из этого тоже может родиться поэзия или даже проза, как ты говоришь, — откликнулся Мамин. — С этим еще можно согласиться. Но с тем, что именно ЭТО характерно для России, — никогда. Для России характерно не это.
— Ну, конечно, тебе не нравится, что при таком размахе кое-что все-таки протухает, и приходится гнать брагу.
— Дело не в этом. И размах, и протухший чан — это все равно. Иногда протухает гораздо больше, чем кое-что. Но суть, я повторяю, не в этом.
— А в чем же?
— России не присущи ни начало с размахом, ни протухший конец. Все это инородное, которое, бесспорно, существует и очень мешает ей. Для нее главное — в другом. Она всегда думает. Думает постоянно, даже когда спит. Наверное, и спит потому, чтоб только думать не мешали. Нет, это необъяснимо. Пожалуй, это вообще объяснить невозможно, разве что услышать.
— Как?
— В песнях. Судьбу любого народа можно услышать в песнях. Когда мне что-нибудь непонтяно в текущей действительности, так сказать, я начинаю слушать народные песни.
— Какой ужас!
— Нет-нет ... Ни опера, ни эстрада сюда не относятся. Простая песня. Самая обыкновенная народная песня.
— Понятно. А как насчет рока? — не унималась Маринка.
— А причем тут рок? — удивился старик, — рок- это вопль народов, а я говорю про песни.
— Постойте, — вмешалась Ольга, — давайте лучше мириться, я вам предлагаю ответить на один вопрос. Представьте, что вам сейчас все можно. Абсолютно все. Что бы вы стали делать?
У Ольги это получалось. Задаст какой-нибудь вопрос, самый ненормальный, и все почему-то отвечают. Момент улавливает, что ли. Вот и сейчас, ну разве скажешь при всех, чего тебе надо, детство какое-то ...

Скачать полный текст в формате RTF