Владимир ЯРАНЦЕВ

БУМАЖНЫЕ КОРАБЛИКИ
В ОКЕАНЕ ИСКУССТВА

Обзор книг издательства
"Свиньин и сыновья" 2006 года

"БЕЗЖАЛОСТНЫЙ СПЕКТАКЛЬ"

При слове "Колыма" невольно съеживаешься: жутким холодом и тяжкой неволей веет от него. Сотни тысяч зэков писали в 30-50-е годы летопись этого студеного края, отогревая теплом своих человеческих жизней его вечную мерзлоту. Репрессивная сталинская машина работала на уничтожение, подавляя волю и разум осужденных по роковой 58-й статье. Выжить, остаться человеком даже здесь, на конце света и на краю судьбы, своего существования было крайне трудно. Но еще труднее было остаться в памяти потомков, хотя бы в сухих строках гулаговских документов со своей фамилией и именем, годом колымской смерти или воскрешения.
Эту нелегкую задачу восстановления памяти о тех, кто оказался на краю судьбы, и взял на себя в одноименной книге "На краю судьбы" магаданский журналист и писатель Александр Бирюков. Имея дело в основном с архивами, открывшимися в "перестройку", автор мог бы довольствоваться публикацией протоколов допросов, постановлений и распоряжений и прочей бухгалтерии лагерного и НКВДшного начальства. В спешке тех первооткрывательских лет это казалось достаточным, исчерпывающим. Но А. Бирюкову нужен не столько документ, сколько человек, воспроизведенный во всей полноте и достоверности его колымско-зэковского бытия. У автора даже родилась своеобразная формула повествования о лагерниках: "колымское триединство" - единство героев, места и времени действия". Если и осталось в этой формуле что-то от классицизма, то это стремление автора рационально объяснить зачастую иррациональные факты из жизни героев и антигероев книги.
Впору говорить не о "колымском триединстве", а о "колымском треугольнике", попадая в который, люди, как в треугольнике Бермудском, пропадали в обоих смыслах этого слова. Как это случилось, например, с

Сергеем Лохвицким, героем очерка "Загадки горестной судьбы". До 1938 года бывшему актеру и музоформителю театра везло необычайно: уже будучи колымским осужденным, он продолжил работу по специальности, получая благодарности и почетные грамоты, имел семью, приобрел дополнительную "придурочную" должность буфетчика. После этого, вплоть до смерти в 1942 году, о С.Лохвицком уже ничего неизвестно, кроме слухов об отморожении и ампутации пальцев, предрешивших его кончину. Автору книги не остается ничего другого, как сослаться на легенду о "потаенных" заключенных, когда человек умирает, а под его фамилией несколько лет живет другой зэк. И такую легенду можно рассказать едва ли не о каждом более или менее известном лагернике. Ибо был у начальства замечательно хитрый и одновременно подлый способ скрыть свои темные дела - приплюсовать к дате смерти 2-3 года, чтобы разбавить самые "урожайные" на расстрелы 1937-38 годы, за счет других ("бериевской" оттепели 1939-40 гг., военных лет).
Путали колымские чины не только время, но и место гибели известных зэков, как это получилось с О.Мандельштамом (очерк "Магаданское дело Мандельштама"). Остается только гадать, почему дело умершего в лагере под Владивостоком великого поэта оказалось в Магадане. Поэты-зэки, сидевшие тогда в магаданских лагерях, допускали, что О.Мандельштам мог скончаться где-нибудь в этих краях или на пути к ним. Но фактов, точных доказательств так никто и не нашел. Ни давний сиделец поэт Валентин Португалов, ни другой поэт Валентин Сорокин, специально приезжавший туда в 80-е годы, ни, наконец, сам А.Бирюков, которому этого, кажется, хотелось больше всех.

Скачать полный текст в формате RTF