ДиН память

Александр Казанцев ушел из жизни 13 апреля 2007 года. В пятницу 13-го... Убеждены: его трагический уход отозвался неизбывной болью не только в Томске, в котором Александр Иннокентьевич жил, творил, возглавлял долгие годы писательскую организацию и журнал “Сибирские Афины”, – но и во многих других городах России, ближнего и дальнего зарубежья, где ценили его стихи и любили как сильного и одновременно нежного русского человека. Это потеря и для журнала “День и Ночь” – Казанцев входил в его редколлегию. Незадолго до гибели он отослал электронную версию своей книги “Дневник сумасшедшего года” живущему в Перми поэту Юрию Беликову, с которым подружился на последних “Астафьевских встречах” в Красноярске, сопроводив послание следующими словами: “Юра! Если я брат, то дневник мой должен быть у брата. А то мне скоро, похоже, помогут уйти. По этим “клочкам души” ты восстановишь, что это не “дневник гада”. Сохрани его, если не выживу. С любовью. Саша”.
“Дневник сумасшедшего года” – большая по объему и переполняющим ее мятущимся чувствам поэтическая книга, которая, надеемся, будет издана в полном варианте. Часть из этой книги была передана Юрием Беликовым в распоряжении нашей редакции. Предисловие, предшествующее “Дневнику...”, написанное самим Александром Казанцевым, многое объясняет, а стихи, волею провидения, говорят сами за себя.
Редакция ДиН

Александр КАЗАНЦЕВ

ДНЕВНИК
СУМАСШЕДШЕГО ГОДА

(Из книги последних стихов)

К такой книге не предисловие надо писать, а послесловие, но кабы знатьё иметь, в какой день эти последние слова скажешь. Вот пусть послесловием в этой книжке останется последнее стихотворение, каким бы оно ни было. А тут скажу, что обидно мне только за “Лилипутию” и “Лохландию”, в которых умирать придётся, но радуюсь что среди “лилипутов” у меня больше нет друзей, а лохом так и помру. Но – не “новым русским”. Я старый, хотя душе моей всегда 25. Я много причинил боли близким мне людям, знаю, что никакие стихи её не искупят, тем паче и то, что от боли сходил с ума сам. Зла во мне нет, потому что, отвергнув все религии, я выбрал пантеизм. Обожествление природы не требует ни обрядов, ни храмов. Сама природа – Храм, законами её живя, меньше зла принесёшь. А я вот принёс всё-таки... Потому она и последняя, эта книжка. Она лишь чуть переаукнется нача

лом с предыдущей книжкой “Между нами”. Она – единственный мой дневник, пусть и отражающий всего лишь год моей жизни. Она безыскусна по композиции: когда что писалось, то и есть. Она скажет, что я любил и верил. Я верю и сейчас, когда верить трудней всего, что Россия перестанет быть “Лохландией” и “Лилипутией”, я горько её люблю, я люблю всех, кто духом и плотью мне родня. Простите, родные. Я не нашел другого выхода.
Хотя выход у нас всех один – человеком оставаться.
Остальное стихи доскажут.

Саша КАЗАНЦЕВ, один из поэтов

* * *

Ну и что же, родные мои, ну и что ж?
Нехорош я и этим, и тем не хорош?
Много пью, алкоголем туманя мозги,
Хоть порой в них и так – ни искринки, ни зги.

Что и враль беспросветный, и лох записной,
И что слава дурная клубится за мной,
Что Москва и Париж, а недавно – Нью-Йорк
Наплевательский мой принимали восторг,
Что орал я – нужна мне, мол, вольная ширь,
Что милей мне дырища и прорва – Сибирь,
Где рутины не меньше, но воздух хмельней,
Выкрутасы в ней можно творить почудней!..

Что среди благонравных, красивых людей
Я едва ль не урод и почти что злодей.
Что за звоном певучих рифмованных строк
Самых близких укоры расслышать не смог,
Что на раны свои часто сыпал я соль,
Что другим причинял несусветную боль.

Что свой путь по ухабам и топям веду,
Что дразню неразумно Гусыню-Беду,
Что готовы давно уж сквитаться со мной
Уязвленные морды, набитые мной.
Что обманутых мною растет череда,
Им за счастье меня изнахратить, о да!..
Что недаром при скопище хмурой толпы
Мне анафему грозно пропели попы...

Что и сам я себя ненавижу давно,
Трудно вставить союз противительный НО,
Но при всех минусах, при убожестве всём
Я люблю этот мир и всех любящих в нём.
Я мечтал, через тьму и сквозь дым проведя,
Даровать душам струи слепого дождя,
Что порою и сам я от счастья был слеп,
Что, пусть чёрствый, но ел неворованный хлеб,
Что когда я уйду – взмах пустою сумой! –
Сена с Томью сроднится, с рекой Бухтармой,
Струйка чистая в речку Москву протечёт,
И собьются суровые Нечет и Чёт,
А меня уже – дудки! – ничем не собьёшь!..

Ну и что же, родные мои, ну и что ж?..